Рассказы и повести (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

В актовом зале обычно репетирует оркестр Московского радио. Они снимают в этом клубе помещение.

Сегодня репетиция уже закончилась, музыканты почти разошлись. На сцене задержалась девушка-скрипачка. У нее светлые волосы, клетчатая юбка, и она похожа на немку. Девушка прижалась щекой к скрипке, отставив смычок, делает пиццикато. Я останавливаюсь, гляжу на нее и вспоминаю свое студенчество, то время, когда учился в Гнеси иском институте и собирался завоевать мир.

Дориан обходит своих учеников, раздает им ноты и медиаторы-Дориан

руководит оркестром Народных инструментов, поэтому у него полные карманы пластмассовых медиаторов. Для себя он держит отдельный — черепаховый.

Дориан видит меня, выходит из класса и прикрывает за собой дверь. Глаза у него настороженные — он тоже знает предстоящий разговор и тоже, наверное, готовился к нему.

— Ты что сегодня делаешь? — спрашиваю.

Вместо ответа Дориан достает из-за пазухи афишу и разворачивает передо мной. С афиши на меня снисходительно смотрит мой сокурсник Толька Беляев. Под портретом большими красными буквами написана его фамилия, а пониже синими — Толькина программа: Бетховен, Спендиаров, Григ.

Ничто так не огорчает, как успех товарища. Я смотрю на красные буквы, на синие и говорю Дориану:

— Так что ты сегодня делаешь?

— Когда? — уточняет Дориан.

— Ну, с семи до десяти…

— Я иду в библиотеку сразу после работы.

— Очень хорошо, — говорю. — Я приду к тебе в гости, часов в семь.

— Как же ты придешь, если меня не будет? — наивно удивляется Дориан.

— А ты дашь мне ключ, — объясняю я.

Сейчас скажет: «Не дам».

— Не дам, — говорит Дориан.

— Почему? — ласково интересуюсь я.

Сейчас он скажет, что ему противно.

— Мне противно, — говорит Дориан.

Он нервничает, потому что знает: через десять минут, когда он окончит монолог, ключ будет у меня в кармане.

У Дориана очень дряблая воля, из него никогда бы не получился дрессировщик диких зверей. Дикие звери съели бы Дориана на первой же репетиции.

Через десять минут с ключом в кармане я возвращаюсь к своим дорогим ученикам.

Скрипачка уже ушла. Вместо нее на сцене с веником в руках стоит наша уборщица тетя Фрося. В одну из ее обязанностей входит не пускать в клуб хулиганов. Хулиганов тетя Фрося не пускает, да они и не стремятся. Все хулиганы района давно усвоили, что связываться с тетей Фросей неразумно. Затрачиваемая энергия намного превосходит отдачу.

Чтобы добиться в жизни успеха, надо уметь хотеть. Желать страстно. Вот тетя Фрося страстно охраняет клуб. Я страстно хотел завоевать мир и не завоевал. А Толька Беляев, кстати, никогда не хотел завоевывать мир. Он хотел только играть.

Гелана пришла в шапке. Стояла возле памятника Маяковскому, и по тому, как она стояла, чувствовалось, приготовилась ждать долго.

Я подошел, невидимый со спины, и, улыбаясь, представлял, как трону ее сейчас за плечо, как она обернется и обрадуется, и мы вместе пойдем по улице, и она начнет молоть чепуху.

Я уже протянул руку, но в последний момент почемуто

вдруг смутился. Стоять с протянутой рукой было неловко, и я все же тронул ее за плечо.

Далее действие начало развиваться странным образом: она действительно обернулась, но не удивилась, как я предполагал, и не обрадовалась, а посмотрела так, будто пыталась вспомнить, кто я и почему здесь стою.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался я, давая понять, что мы хорошо знакомы.

Гелана прищурилась, у нее было такое лицо, будто она решала в уме арифметическую задачу, и, ничего не сказав, пошла через площадь.

Я не знал, идти мне за ней следом или в противоположную сторону. Она остановилась. Я воспринял это как приглашение и подошел.

— Дайте мне две копейки, — потребовала Гелана.

Я вытащил мелочь, отобрал для нее монету.

— Я сейчас, — предупредила она и пошла к автоматной будке.

Я глядел, как она ступает в высоких сапогах, глядел на необыкновенную эту лохматую шапку и чувствовал смутное беспокойство.

Через минуту Гелана вернулась и сказала:

— Сначала занято, потом никто не подходит. Длинные гудки.

Мы пошли по улице Горького, мимо зала Чайковского. Я вспомнил, что последний раз был в зале Чайковского два года назад.

— Куда мы идем? — неопределенно поинтересовался я.

— К моей подруге, — сказала Гелана. — Я должна занести ей конспект.

— А это надолго? — Мне очень не хотелось заносить подруге конспект.

Гелана ничего не ответила, потом посмотрела на меня и спросила:

— Что?

Очень тонкое общение.

Дверь открыла подруга. Я заметил, что личико у нее бледненькое, а уши торчат перпендикулярно плоскости головы.

Они переглянулись с Геланой, как заговорщики, и скрылись на кухне, а я остался стоять возле двери.

Постояв так минут десять, я решил уйти по-английски, не прощаясь. Но в этот момент, когда я решил уйти, про меня вспомнили.

— А почему вы здесь стоите? — удивилась Гелана, высунувшись из кухни.

Это был довольно сложный вопрос, и я не сразу нашелся, как на него ответить.

— Проходите, пожалуйста! — гостеприимно откликнулась подруга и поманила меня пальцем.

Я правильно прочитал этот жест и доверчиво пошел следом за подругой. Она привела меня в комнату, а сама ушла обратно на кухню.

Кроме меня, в комнате оказалась старуха в штапельном платке с маленькой девочкой на руках.

— А кто это пришел? — громко спросила старуха у девочки. — Это папа пришел?

Девочка поглядела на меня серьезно и подозрительно и вдруг заплакала.

Я смутился, хотел выскочить за дверь, но в это время старуха медленно закружилась и запела:

Съезжалися к загсу трамваи,Там пышная свадьба была…

Девочка перестала плакать, и личико ее с висящей слезой на щеке было ясное.