Рассказы и повести
Шрифт:
— Тётя Пуд? — улыбнулся Герцке. — Завтра сходим обязательно.
Янкеле заснул счастливый. А когда проснулся, в комнате было полно народу. Пришла галантерейщица Хана, сапожник Коткес, фельдшер Лёва — «Скорая помощь». Лёва долго щупал Герцкино колено, потом сказал:
— Вам повезло, Герцке, вы, кажется, всерьёз охромели.
Бабушка засияла всеми морщинками:
— Я же знала, что он у меня удачник! Только к вечеру Янкеле удалось вытащить дядю из дому.
Они пошли по главной улице, как в доброе
У входа в иллюзион Янкеле дёрнул дядю за мохнатый рукав:
— Офицер!
Герцке поднял было руку, но сразу же опустил её:
— Дурачок, это же простой швейцар!
Янкеле виновато засмеялся, взял у Герцке денег, прошёл мимо швейцара в ливрее с галунами и купил два билета в ложу — всё-таки не каждый день приезжают дяди-солдаты!
В ложе у барьера сидел важный офицер с дамой. Герцке отдал честь и тихонько уселся сзади, но тут офицерский стул заскрипел, шпора звякнула, офицер обернулся и тоже заскрипел:
— Нижним чинам здесь, предполагаю, не место!
Появилась билетёрша:
— Солдатик, твоё место там, на галёрке. Сюда тебе нельзя.
На экране уже прыгали и кривлялись дядя Фунт и тётя Пуд.
— Герцке, — сказал Янкеле, стараясь не заплакать, — поедем лучше в Дворянский… сад…
Они вышли на улицу и подбежали к конке. Кондуктор в окне закричал:
— Нижний чин, не цепляйся! Не видишь — площадка забита!
— Дяденька, вагон же пустой!
— Нижним не дозволяется!
Он свистнул, замученные лошади дёрнули, облупленная конка покатилась по рельсам.
Янкеле ошарашенно оглянулся на дядю. Герцке уныло стоял посреди улицы, поминутно озираясь, не проходят ли офицеры. Тускло блестела кокарда, из-под шинели высовывались кривые носы солдатских сапог, на плечах зеленели солдатские погоны. Он бодрился:
— Ничего, Яшкец, мы живо дойдём! По-военному. Полк, становись! Ра-авняйсь! Выше головки! Убрать брюхо! Ешь глазами начальство! Шагом арш! Ать-ва, ать-ва!
И «полк» зашагал: ать-ва, ать-ва, ать-ва…
За высоким забором Дворянского сада гремела музыка — играли знакомый «Варшавский вальс». У ворот висела ржавая вывеска:
ВОСПРЕЩАЕТСЯ:
а) Хождение по газонам.
б) Распитие спиртных напитков на траве.
в) Прогуливание собак.
г) Нахождение нижних чинов как в одиночку, так и более.
Раньше они её даже не замечали. Янкеле закусил губу, Герцке потоптался на месте, сплюнул, потом хлопнул Янкеле по плечу:
— Э, была не была! Лопни, но держи фасон, Яшкец!
Он приосанился, подравнял фуражку, чтобы
Дружелюбно шелестели знакомые липы. Вот любимая скамейка — теперь она не зелёная, а серая. Вот будочка, где всегда пили «дедушкин» квас; там другой продавец, неприветливый. Вот площадка для танцев, вот раковина для духовых музыкантов…
Янкеле потянул Герцке за рукав:
— Кто это, Герцке?
— Где?
Вдали, в глубине аллейки, двигался толстый старик с длинными белыми усами, с белой, расчёсанной надвое бородой, с красными полосами на синих штанах, с медалями, эполетами, крестами и шнурами. На нём была серая шинель на малиновой подкладке, в руках — короткий гибкий хлыст. Рядом, по песку, катился малюсенький белый пёсик на цепочке.
— Собачка! — обрадовался Янкеле. — Значит, ничего, можно. А кто это, тоже швейцар?
Но Герцке не слушал его. Герцке шагнул к танцевальной площадке, поднял руку и крикнул негромко:
— Ядвига!
Янкеле оглянулся.
На площадке в нарядном, блестящем платье, в лакированных туфельках, освещенная луной и газовым фонарём, стояла Ядвига. Рука её в перчатке до локтя лежала на плече франтоватого кавалера.
Она посмотрела вниз, на тёмную аллейку, поискала глазами Герцке, нашла его и долго разглядывала кокарду, погоны, сапоги… Но вот снова грянула музыка, кавалер сказал что-то, подхватил Ядвигу, закружил, она засмеялась и пропала в толпе танцующих…
Янкеле боялся взглянуть на Герцке. Вдруг сзади что-то рявкнуло:
— Смирно-о! Устава не знаешь!
И тоненьким, противным голоском залаяла собачка.
Это был не швейцар — это был настоящий «полный генерал»!
Он был красный, красней своей малиновой подкладки, он топал ногами и, брызгаясь слюной, кричал:
— Во фрунт! Во фрунт за двадцать шагов! — и вдруг, подняв хлыст, полоснул Герцке по больной ноге.
Янкеле обмер. А Герцке стоял, вытянувшись, бледный, как бумага, и, не мигая, точно слепой, смотрел на генерала. Худая рука, отдающая честь, мелко-мелко дрожала около козырька солдатской фуражки. Левая нога его не выпрямлялась.
— Как стоишь, мерзавец? Издеваешься?! — И генерал снова хлестнул Герцке по колену.
Янкеле вдруг завизжал, кинулся к генералу и всеми зубами впился в генеральскую ногу — там, где красная полоса. Нога дёрнулась, обернулась острым носком и отшвырнула Янкеле к железной ограде танцевальной площадки. Он остался лежать, уткнувшись головой в песок. Он хотел позвать Герцке, но что-то душило его, рот не слушался, и получалось только мычание:
— Ге… гы… гe…
Янкеле заболел. Его лечил Лёва — «Скорая помощь». Он сказал, что у мальчика мудрёная болезнь — называется нервный шок.