Рассказы-исследования

Гофф Инна Анатольевна

Что хочет снять с себя Лидия Алексеевна? «Точно позор», – говорит она. Но позор, не заслуженный ею. И в то же время «я… оклеветала себя в Вашем мнении. Так вышло».

Нам известен лишь один случай на ранней поре их знакомства. Она поверила сплетне о том, что Антон Павлович в день встречи с ней на юбилейном обеде «Петербургской газеты» «кутил со своей компанией в ресторане, был пьян» и говорил, что хочет увезти ее, добиться развода, жениться.

И что его друзья одобряли его и даже качали.

Она не вполне поверила, но

все же тогда упрекнула его в письме.

Он сейчас же ответил:

«Ваше письмо огорчило меня и поставило в тупик. Что сей сон значит? Мое достоинство не позволяет мне оправдываться… сколько могу понять, дело идет о чьей-нибудь сплетне? Так, что ли?

Убедительно прошу Вас… не верьте всему тому дурному, что говорят о людях у вас в Петербурге… Успокойтесь, бога ради. Впрочем, бог с Вами. Защищаться от сплетни… бесполезно.

Думайте про меня, как хотите».

Это письмо Чехова к ней кончалось словами:

«…с удовольствием помышляю о своем решении никогда не бывать в Петербурге».

В опубликованных воспоминаниях Авилова рассказывает об этом недоразумении:

«…меня ужасно огорчало его решение никогда больше не приезжать в Петербург… каждый раз при этой мысли больно сжималось сердце».

Прошло двенадцать лет с той размолвки. Она длилась больше года, до того письма от 1 марта 1893 года, в котором он написал ей, что «уже не сердит». И там же:

«У нее (Надежды Алексеевны, сестры Авиловой. – И. Г.) я хотел встретиться и с Вами. Можете себе представить. Как это ни невероятно, но верно».

И сам же вспоминает, что нарушил свое обещание не бывать больше в Петербурге. «…Вы, конечно, умышленно пропустили еще одну мою вину…»

Большой и в то же время не слишком большой срок для случившегося, которое она называет самым крупным горем своей жизни. «Теперь пора это сказать», – заключает она.

Из того же второго письма (февраль 1904 года):

«Мне суждено всю жизнь порываться так или иначе и потом долго, иногда годами (выделено ею. – И. Г.) страдать от стыда, презирая себя до того, что и жалости к себе не чувствуешь. Одно чувствуешь: ничего поправить нельзя! Слова – пустой звук. Словами же самое чистое, святое, дорогое чувство облекается в какую-то пошлую захватанную форму и передается людям.

Я всегда была очень неловка. Может быть, и теперь…»

Что побудило ее коснуться этого?

Произошла ли какая-то новая неловкость с ее стороны, случайная и непредвиденная? – «я же оклеветала себя в Вашем мнении. Так вышло».

Некоторое подтверждение этой версии дает ее письмо Чехову, посланное вслед:

«А я умею изредка устраивать такие штучки. В прошлом году у меня был Алекс[ей Максимович]

Горький, сидел вечер, пили чай, а на другой день в П[етербургской] газете появилась целая статья о том, что он говорил, что и как пил и ел. С тех пор я его не видела. Он, долж[но быть], думает, что я получила за статью несколько рублей. А я готова была кусаться или повеситься от стыда. Это мне Коля Худеков удружил. Он вообще ко мне не расположен, а тут еще очень рассердился, что не позвала его (пить чай с Горьким. – И. Г.), несмотря на его настойчивое желание».

Возможно, и здесь случился подобный казус.

Впрочем, внимательно сличив воспоминания Авиловой (издание 1960 года) с этим письмом, можно почти с уверенностью сказать, о чем идет речь.

Вскоре после встречи на вокзале 1 мая 1899 года Авилова написала Чехову письмо, но ответа не получила. Решив, что ее письмо не дошло, она написала вновь. Снова молчание. Это было на него не похоже. «Долго спустя», узнав, что он в Крыму, она написала ему в Ялту. Она пишет: «Этого письма он не мог не получить, т. к. оно было заказное».

Мог и его не получить, добавим от себя. Но если получил и не ответил, значит, решил, все решил для себя окончательно. Решил за себя, и за нее. Еще тогда, на вокзале.

С того мая все кончилось – их переписка, встречи. Резкое прекращение отношений – уже само по себе отношение. Что-то вдруг как оторвалось, сломилось.

В письме, посланном в Ялту заказным, она «не могла скрыть ни своей любви, ни своей тоски».

И это жгло ее долгие годы: «Точно позор. А я по совести чувствую, что не заслужила его».

Она писала ему о своей любви, не зная, что он не ощущал уже себя одиноким: в его жизни появилась женщина.

«…сознавать себя все еще смешной и жалкой так тяжело!..»

И снова можно только гадать…

Лидия Алексеевна Авилова пишет в своем дневнике:

«…в этих тетрадях, которые я сейчас исписываю, я могла бы расписаться. Но я добросовестно искренна. Самое легкое вдохновение уже не допускает искренности, потому, что она ничто перед вдохновением…»

Авилова избегает вдохновения. Я в этих записках избегаю всего, что могли бы счесть вымыслом – литературой.

Моя задача здесь иная – исследовать личность Лидии Алексеевны Авиловой и ее роль в жизни Антона Павловича Чехова.

Повернуть бинокль, который нарочито умалил ее роль, другой стороной и тем приблизить ее. Дать крупно.

Для этого не художество нужно, а документ.

И если догадка, то обоснованная документом – письмом, цитатой. Еще одна попытка «распутать очень запутанный моток шелка». Удалась ли она? Судить читателю. Но судить надо беспристрастно…

Между ними, Чеховым и Авиловой, при их жизни было много тайного, скрытого от посторонних. Скрытого и от них самих.