Рассказы из книги 'Ночь'

Толстая Татьяна Никитична

Толкнув под локоть Марьиванну, приподняв цилиндр, прищурившись, вперед выходит дядя Жорж:

Не белые тюльпаны

В венчальных кружевах-

То пена океана

На дальних островах.

Поскрипывают снасти

Над старою кормой.

Неслыханное счастье

За пенною каймой.

Не черные тюльпаны -

То женщины в ночи.

Полуденные страны

И в полночь горячи!

Выкатывайте бочку!

Туземки хороши!

Мы ждали эту ночку-

Гуляйте от души!

Не алые тюльпаны

Расплылись

на груди -

В камзоле капитана..

Три дырки впереди;

Веселые матросы

Оскалились на дне..

Красивы были косы

У женщин и той стране.

"Страсти какие ребенку на ночь..." -- ворчит няня.

Дядя поклонился и исчез. Марьиванна закрывает за собой дверь: до завтра, до завтра!

Уйдите все, оставьте меня, вы ничего не понимаете!

В груди вертится колючий шар, и невысказанные слова пузырятся на губах, размазываются слезами. Кивает красный ночник. Да у нее жар!
– - кричит кто-то из далекого далека, но ему не перекричать шума крыльев -- гуси-лебеди обрушились с грохочущего неба!

...Дверь на кухню закрыта. Солнце пробивается сквозь матовое стекло. Полдень облил золотом паркет. Тишина. За дверью Марьиванна, плача, жалуется на нас:

– - Больше так не могу! Что ж это -- день изо дня все хуже... Все поперек, все назло... Я трудную жизнь прожила, все по чужим людям, всякое, конечно, отношение было... Нет, условия -- я не говорю, условия хорошие, но в моем возрасте... и здоровье.. откуда такой дух противоречия, и враждебность... хотела немножко поэзии, возвышенного... Бесполезно... больше не выдерживаю...

Она от нас уходит!

Марьиванна уходит от нас. Марьиванна сморкается в крошечный платочек. Пудрит красный нос, глубоко вглядывается в зеркало, медлит, будто что-то ищет в его недоступной, запечатанной вселенной. И правда, там, в сумрачных глубинах, шевелятся забытые занавеси, колеблется пламя свечи, выходит бледный дядя в черном, с листком в руках:

Принцесса-роза жить устала

И на закате опочила.

Вином из смертного фиала

Печально губы омочила.

И принц застыл как изваяние,

В глухом бессилье властелина,

И свита шепчет с состраданием,

Как опочившая невинна.

Порфироносные родители Через герольдов известили,

Чтоб опечаленные жители

На башнях флаги опустили.

Я в похоронную процессию

Вливаюсь траурною скрипкою.

Нарциссы в гроб кладу принцессе я

С меланхолической улыбкою.

И, притворяясь опечаленным,

Глаза потуплю, чтоб не выдали:

Какое ждет меня венчание!

Такого вы еще не видели.

Смертной белой кисеей затягивают люстры, черной -- зеркала. Марьиванна опускает густую вуальку на лицо, дрожащими руками собирает развалины сумочки, поворачивается и уходит, шаркая разбитыми туфлями, за порог, за предел, навсегда из нашей жизни.

Весна еще слаба, но снег сошел, только в каменных углах

лежат последние черные корки. А на солнышке уже тепло.

Прощай, Марьиванна!

У нас впереди лето.

"НА ЗОЛОТОМ КРЫЛЬЦЕ СИДЕЛИ..."

Сестре Шуре

На золотом крыльце сидели:

Царь, царевич, король, королевич,

Сапожник, портной.

Кто ты такой?

Говори поскорей,

Не задерживай добрых людей!

Детская считалка

Вначале был сад. Детство было садом. Без конца и края, без границ и заборов, в шуме и шелесте, золотой на солнце, светло-зеленый в тени, тысячеярусный -- от вереска до верхушек сосен; на юг -- колодец с жабами, на север -- белые розы и грибы, па запад -- комариный малинник, на восток -черничник, шмели, обрыв, озеро, мостки. Говорят, рано утром на озере видели совершенно голого человека. Честное слово. Не говори маме. Знаешь, кто это был?..
– - Не может быть.
– - Точно, я тебе говорю. Ом думал, что никого нет. А мы сидели в кустах.
– - И что вы видели?
– - Все.

Вот это повезло! Такое бывает раз в сто лет. Потому что единственный доступный обозрению голый -- в учебнике анатомии -- ненастоящий. Содрав по этому случаю кожу, нагловатый, мясной и красный, похвлаляется он ключично-грудино-сосковой мышцей (все неприличные слова!) перед учениками восьмого класса Когда (через сто лет) мы перейдем в восьмой класс, он нам тоже все это покажет.

Таким же красным мясом старуха Анна Ильинична кормит тигровую кошку Мемеку. Мемека родилась уже после войны у нее нет уважения к еде. Вцепившись четырьмя лапками в ствол сосны, высоко-высоко над землей. Мемека застыла в неподвижном отчаянии.

– - Мемека, мясо. Мясо!

Старуха потряхивает тазик с антрекотами, поднимает его повыше, чтобы кошке было лучше видно.

– - Ты посмотри, какое мясо!

Кошка и старуха с Т0ской смотрят друг на друга. "Убери", -- думает Мемека.

– - Мясо, Мемека!

В душных зарослях красной персидской сирени кошка портит Воробьев. Одного такого воробья мы нашли. Кто-то содрал скальп с его игрушечной головки. Голый хрупкий череп, как крыжовина. Страдальческое воробьиное личико. Мы сделали ему чепчик из кружавчиков, сшили белую рубашечку и похоронили в шоколадной коробке. Жизнь вечна. Умирают только птицы

Четыре беспечные дачи стояли без оград -- иди куда хочешь. Пятая была "собственным домом". Черный бревенчатый Сруб выбирался боком из-под сырого навеса кленов и лиственниц и, светлея, умножая окна, истончаясь до солнечных веранд, раздвигая настурции, расталкивая сирень, уклонившись от столетней ели выбегал, смеясь, на южную сторону и останавливался над плавным клубнично

георгиновым спуском вниз-вниз-вниз, туда, где дрожит теплый воздух и дробится солнце в откинутых стеклянных крышках волшебных коробок, набитых огуречными детенышами в розетках оранжевых цветов.