Рассказы из провинции
Шрифт:
К месту, наверное, рассказать немного о самом жилище. Находится оно в одном из городков на южном берегу Крыма. Постройке не менее ста лет, а возможно, и больше. Строили такие дома, скорее всего, крымские татары из ракушечника, которого на морском побережье предостаточно. Ракушечный кирпич – это известняк, очень хорошо впитывающий влагу, но с трудом отдающий её. В сырую, дождливую погоду в таком жилище довольно холодно и сыро, если нет дополнительного обогрева и просушки. Батареи центрального отопления хоть и имелись в комнатах, но отопительный сезон, как правило, начинался ближе к декабрю. Жители, конечно же, ворчали на коммунальщиков,
В эту ночь отопление, наконец-то, включили. А, что Васька, что Лариска, – оба любили полежать, погреться на батарее в туалете, которая была их давнишним «яблоком раздора».
Сколько лет они жили вместе, столько и дрались за неё каждый раз, когда включали отопление. Драка их заканчивалась тем, что кто-то из них отступал, и батарея становилась собственностью победителя на всю зиму. В основном побеждала крыса, и потом всю зиму она грелась на ней, когда хотела.
В этот раз драка закончилась победой кота. Далась она тому с большими потерями: Лариска порвала ему не только ухо, изранен он был весь с головы до хвоста. Но и Лариска погибла. Васька всё-таки загрыз её.
Когда женщины увидели погибшую крысу, печали их не было конца. Ваську они готовы были убить за неё. Но, конечно, не убили. Похоронили Лариску с почётом, сделали поминки. А Васька где-то долго отлёживался, а потом, когда появился худющий, хромающий, грехи ему отпустили, стали подкармливать. Но прожил он после этой драки не так долго. Еле дотянул до лета. То ли последствия драки сказались, то ли старость одолела.
Глухая Люба
Люба Р. не всегда была глухой. Когда-то она очень даже хорошо слышала. Много лет Люба проработала рекламщицей в местном ДК. Драила шваброй фанерные щиты от старой рекламы, грунтовала их, что требовало немалых физических усилий; подготовленные щиты разрисовывал художник, а Люба устанавливала их перед входом в ДК. Работа вроде несложная, но занимала весь её рабочий день. Афиш бывало много, так как здесь проводились и смотры самодеятельности, и праздничные «Огоньки». И прочих мероприятий хватало: то собрания своего родного предприятия, то другие организации что-то здесь проводили, то выборы, то концерты заезжих артистов, то ещё какая-то всячина. Короче, работы хватало и художнику, и ей – Любе.
Но так считали не все. Её начальница – Захаровна, по внешнему виду и внутреннему содержанию больше походившая на уличную торговку и любившая покомандовать (а она была здесь завхозом, и все уборщицы, в том числе и Люба, подчинялись ей), так не считала. Она раз и навсегда решила, что работа у Любы – не бей лежачего, поэтому отправляла её мыть пол там, где она укажет, в дополнение к основному занятию.
Люба была невысокого росточка, тихая, робкая и даже застенчивая. Но самое главное – она никогда не перечила начальнице, являлась добросовестно – исполнительной трудягой. Только художники за неё и заступались, отвоёвывая её для основной работы.
Люба и в семье была такой же терпеливой и безответной. Муж её Генка бывал хулиган ещё тот! Вернее, это он дома распоясывался, руки распускал, а на своей работе он был на доске почёта и тише воды, ниже травы. Ещё бы! Ему ли возникать там?! За ним водился грешок: любил он выпить не слабо. А после этого, неминуемо, начинался запой и прогулы. Но его держали там исключительно за умелые
Люба в его запойные дни приходила на работу в синяках и старалась в это время никому не попадаться на глаза, кутала лицо в платок. Художники жалели её. Особенно сочувствовала ей девушка – художница, которую звали Роза. Талантливая и самолюбивая, уж она-то никогда и ни за что не давала себя в обиду. Умела дать отпор. Когда Люба приходила с синяками, Роза говорила ей:
– Ну, сколько же ты будешь терпеть этого гада? Он же убьёт тебя, Люба! Уходи ты от него!
Люба тихо отвечала:
– Куда же я уйду? Где мне жить с двумя детьми? Кто ж меня возьмёт к себе? Да и денег у меня нет, чтобы за квартиру платить. Зарплата, сама знаешь, какая – не разживёшься! А мальчишек надо и кормить, и одевать – обувать! А этому вражине отольются мои слёзки. Бог ещё накажет его!
Мальчишки у Любы были разновозрастные. Старшему 13 лет – он был родной сын, а младшему 5 лет – этот приёмный, племяш. Сестра с мужем на мотоцикле с коляской возвращались с картофельного поля и погибли в аварии. Их сбил встречный самосвал. Мальчонка остался сиротой, и Люба забрала его к себе.
Старший – Колька был задиристым, драчливым забиякой. Родители многих соседских детей то и дело жаловались на него, а она всё никак не могла найти на него управу. Он был копией своего отца и всегда находил у него поддержку. Подрос Колька, стал пить на пару с отцом и быстро втянулся в это дело.
Бог всё-таки наказал мужа Любы: однажды он отравился палёной водкой и … протянул ноги. Пил вместе с ним и Колька. Но тогда его в больнице сумели «откачать». Отравление ненадолго приостановило его желание пить: он очень испугался. Но через какое-то время пристрастие к спиртному возобладало. Раз попробовал – ничего не случилось, два попробовал – опять ничего, а дальше – снова пошло-поехало…
И, как водится, выпивка его стала сопровождаться рукоприкладством, злобой на мать, ревностью к двоюродному брату.
А двоюродный брат – Сашенька, как звала его Люба, был совершенно иным. С малых лет, как Люба забрала его к себе, он стал её «хвостиком», ходил с ней повсюду, в том числе и на работу. Сызмальства он видел её нелёгкий труд, старался помочь тёте, видел и дядькины издевательства над ней, очень жалел её, заступался за тётю, за что и ему перепадали тумаки. От брата Кольки мальчику тоже доставалось, он ведь был младше, и силёнок, конечно, пока не хватало справиться с ним. Сашенька подрастал, физически становился крепче, и Колька теперь бивал мать в его отсутствие.
Пришёл срок, и Сашенька поехал учиться в училище в другой город, а по окончании отправился служить в армию. Как Люба ждала его писем! Это был единственный человек – роднее родных, который беспокоился о ней, жалел её.
А родной сын Колька по-прежнему пил, теперь уже беспробудно, и так же изголялся над матерью. И однажды, тихо подкравшись к ней сзади, изо всех сил хлопнул ладонями ей по ушам. Люба от дикой боли упала, потеряв сознание. Она всю ночь пролежала на полу в луже крови, вытекшей из ушей. Колька же в это время преспокойно спал пьяным сном.