Рассказы из сборника 'Пестрая компания'
Шрифт:
Выйдя на улицу, Питер возобновил свой марш по теневой стороне улицы. Пройдет ещё пятнадцать минут, и все бары откроются. Он криво улыбнулся, вспомнив, как позировал перед фотоаппаратом. Ведь этот снимок - не что иное, как его законсервированная шотландская страсть, которую он пытается демонстрировать, по пуритански уныло пялясь на жену через два океана и с расстояния в три года. Энни скорее всего захихикает, увидев эту нелепо угрюмую и обвиняющую её в чем-то физиономию.
– Офицер, хотеть леди? Хотеть леди?
Питер посмотрел вниз. Его тянул за рубашку, улыбаясь с видом заговорщика, чудовищно грязный и босоногий мальчонка
– Французский леди, - зловещим шепотом произнес мальчонка.
– Очень хороший французский леди.
Питер, не веря своим глазам, молча смотрел на мальчишку, но через несколько секунд громко расхохотался. Юный сутенер смутился на мгновение, но потом тоже разразился смехом.
– Благодарю вас, сэр, французской леди мне не надо, - сказал Питер.
Мальчишка пожал плечами, ухмыльнулся и заявил:
– Тогда, офицер, сигарету!
Питер не только достал для него сигарету, но и зажег её, после чего мальчишка убежал, чтобы предложить "французскую леди" какому-то польскому капралу.
В баре стоял прекрасный пивной дух, там было темно и прохладно, а бармен одновременно наливал восемь кружек, оставляя в каждой из них пенную шапку.
– Два лейтенанта оказались чересчур обидчивыми, - говорил Питер, - но зато майор вел себя отлично.
– Я так и думал, - ответил Мак.
– Вчера вечером мне удалось с ним потолковать.
– Я с ним позавтракал, - продолжал Питер, дав знак рукой официанту принести ещё два пива, - и он сказал, что, наверное, вел себя так же, если бы ему пришлось проторчать в этом городе пять месяцев.
Мак с явным удовольствием допил свое пиво.
– Темпы рождаемости в Англии возрастают, - сказал Питер.
– Я вычитал это в "Мейл". Три миллиона английских мужчин воюют за пределами страны, а рождаемость стремительно растет...
– он слышал свой громкий, раздраженный, лишенный всякого юмора голос, как бы со стороны, - Скажи мне, ради всего святого, как они только осмеливаются публиковать подобные вещи?!
– Питер видел широкую ухмылку Мака, но удержаться уже не мог.
– Кто их отцы, спрашивается? И где эти отцы? Проклятая газетенка!
– Ничего себе, - сказал Мак, - похоже, у тебя сегодня трудный день.
До Питера вдруг дошло, что Мак, всегда такой терпимый и спокойный, несет на своих плечах основной груз нервических выходок друга.
– Прости меня, Мак, - негромко произнес он.
– Ты о чем?
– удивленно посмотрев на Питера, спросил Мак.
– "Стена плача", каирский филиал. Страдания.
– Питер с отвращением потряс головой.
– Я страдаю на твоем плече семь дней в неделю.
– Заткнись. Мне и не то приходилось терпеть.
– Как только я начинаю действовать тебе на нервы, говори сразу. Не стесняйся.
– Обязательно. А пока допивай свое пиво, - Мак был явно смущен.
– Я, наверное, слегка свихнулся, - Питер посмотрел на свои руки, которые последние несколько месяцев постоянно дрожали. Вот и сейчас сигарета между его пальцев дергалась в каком-то спазматическом ритме.
– И все этот город. Там в полку...Проклятие! ...
Истина заключалась в том, что в пустыне, под обстрелом, с одной пинтой воды в день и немецкими пикирующими бомбардировщиками в небе он чувствовал себя более счастливым. В пустыне не было женщин, и ничто не напоминало о мирной, цивилизованной жизни.
Остатки его полка были расформированы. Большинство его друзей осталось лежать в могилах по пути в Тунис, часть оказалась в госпиталях, а остальных разбросали по разным частям. Из тех, с кем он четыре года назад начинал в Аррасе, остался лишь Мак. Четыре года тому назад Мак был сержантом и спокойно обучал неумелых солдат заряжать орудия и стрелять из них. Затем он выводил их на зеленые майские поля Франции, чтобы вылавливать немецких парашютистов. Сам же Питер на брюхе прополз через линию вражеских войск под Дюнкерком и одним из первых прибыл в Триполи... Его джип взлетел на воздух под Маретом, и сидевший рядом с ним водитель погиб... И вот теперь он и Мак - всего лишь мелкие конторские клерки, утонувшие в ненужных бумажках и окруженные гражданскими чиновниками.
– Шесть лет...
– сказал он.
– Какой-то вонючий член Палаты общин заявил, что нас отпустят домой через шесть лет. Как ты думаешь, что подумает чья-то жена, когда прочитает о том, что её муж вернется только через шесть лет?
– Всегда помни слова Монти1, - ухмыльнулся Мак.
– Наш любимый вождь сказал, что война не может продолжаться семь лет, потому что в армии кончатся запасы писчей бумаги.
– Если бы я мог побывать в Англии, - сказал Питер, - и провести с женой две ночи, всё было бы в порядке. Всего лишь две ночи.
Мак вздохнул. Он был деловым, энергичным невысоким человеком, с заметной сединой в волосах, и вздох совсем не гармонировал с его обликом.
– Питер, могу ли я говорить откровенно?
– спросил он.
Питер в ответ утвердительно кивнул.
– Тебе следует завести себе женщину.
После этого они долго сидели молча. Питер с мрачным видом поигрывал своим стаканом. Во Франции, несмотря на то, что недавно женился, он был веселым юным офицером. Красивый и обходительный, он бездумно развлекался с миловидными дамами как в городках, где стояла их часть, так и в Париже. В столице он провел целый месяц в обществе очаровательной и всегда модно одетой супруги какого-то французского капитана, служившего в Алжире.
Но когда он вернулся Англию с жалкими остатками своего вырвавшегося из окружения полка, когда молча обнял жену, легкомысленное поведение и мелкие измены стали казаться ему - на фоне гибели, крови и страданий - не только безнравственными, но и кощунственными. Уезжая из Англии в Африку, он чувствовал, что должен оставить в прошлом лучшую часть своей жизни, оставить спокойно и с достоинством.
– Наверное, - ответил Питер после довольно долгого молчания, наверное...
– Мужчина должен быть прагматиком, - сказал Мак.
– Три года, Боже мой...