Рассказы литературоведа
Шрифт:
Если бы в составе красок, которыми написан портрет, оказались краски, не прозрачные для инфракрасных лучей, то тайна мундира была бы раскрыта.
Портрет сфотографировали в инфракрасных лучах и с лицевой стороны, и с обратной.
Но и этим способом ничего невидимого так и не увидали.
Не оправдались мои расчеты! А между тем, кажется мне, способ доказать, что это лермонтовский портрет, один: обнаружить у него другой мундир под этим мундиром.
«Э, — думаю, — лучи лучами, а это — искусство. Здесь нужен живой человек.
Позвонил ему, попросил зайти в Литературный музей.
Встретились. Привел его к портрету.
— Вот, — говорю, — Павел Дмитриевич, хочу услышать ваше мнение: может ли тут оказаться под мундиром другой мундир или нет? Ни рентген, ни ультрафиолетовые лучи, ни лучи инфракрасные ничего не показывают.
— А что вы хотите узнать? — тихим голосом и неторопливо спрашивает Корин.
— Хочу установить, кто изображен на портрете.
— Так, мне кажется, это довольно ясно: Лермонтов, очевидно?
— Позвольте, как вы узнали?
— По лицу узнаю: похож! А по-вашему, кто это?
— И по-моему, тоже Лермонтов.
— Так в чем же дело?
— Дело в том, что у меня нет доказательств.
— Как же нет! Главное доказательство — сходство.
— Но ведь сходство — не документ!
— Так вы же не спрашиваете документы у своих знакомых, прежде чем поздороваться с ними, — так узнаёте! — улыбается Корин.
— Верно! Но согласитесь, Павел Дмитриевич, — отвечаю, — сходство можно оспаривать. Есть люди, которые с вами и со мной не согласны. Считают, что не похож.
— Как же так — не похож? — недоумевает Корин. — Овал, пропорции, черты лица — лермонтовские. Писано с натуры. В хорошей манере. В тридцатых годах. Мастер безусловно очень умелый. А почему, собственно, вас интересует, есть ли другой мундир?
— Да этот мундир не подходит.
— Ах, вот что! Понятно! Но, к сожалению, вмешательства чужой кисти здесь нет, — озабоченно говорит Корин. — Снизу кое-где видны мелкие авторские поправочки. И все. Расчищать портрет незачем. Вы его только испортите.
— Что же вы посоветуете?
— Поищите другой способ утвердиться в вашей точке зрения. Такой способ, мне кажется, должен существовать. Идите от лица, от сходства. У меня лично оно сомнений не вызывает.
Вторая специальность
В то время, когда я еще жил в Ленинграде и работал в Пушкинском доме, сдружился я с Павлом Павловичем Щеголевым. Его давно уже нет на свете. Он умер еще в тридцать шестом году.
Это был молодой профессор, очень талантливый историк, человек великолепно образованный, острый.
У него я познакомился с его другом — известным юристом, профессором Ленинградского университета Яковом Ивановичем Давидовичем, большим знатоком трудового законодательства.
Сидя в кабинете у Щеголева, я не раз бывал свидетелем
— Не скажете ли вы, дорогой Яков Иванович, какого цвета были выпушки на обшлагах колета лейб-гвардии Кирасирского ее величества полка?
— Простите, Пал Палыч, это детский вопросик, — снисходительно усмехается Яков Иванович, входя в комнату и раскланиваясь. — Что выпушки в Кирасирском полку были светло-синие, известно буквально каждому. А вас, в свою очередь, дорогой Пал Палыч, я попрошу назвать цвет ментика Павлоградского гусарского полка, в котором служил Николай Ростов.
— Зеленый, — отвечает ему Пал Палыч. — А султаны в лейб-гвардии Финляндском?
— Черные!
— Ответьте мне, дорогой Яков Иванович, — снова обращается к нему Пал Палыч, — в каком году сформирован Литовский лейб-гвардии полк?
— Если мне не изменяет память, в тысяча восемьсот одиннадцатом.
— А в каких боях он участвовал?
— Бородино, Бауцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг. Я называю только те сражения, в которых он отличился. Я не сказал еще, что этот полк в числе первых вошел в Париж.
— Яков Иваныч, этого, кроме вас, никто не помнит! Вы гигант! Вы колоссальный человек! — восхищается Пал Палыч.
По правде сказать, эти восторги были мне недоступны. Я ничего не знал ни о выпушках, ни о ташках, ни о вальтрапах, в специальных вопросах военной истории был не силен. Я уставал следить за этой игрой, начинал потихоньку зевать и прощался. Теперь, размышляя о портрете, я все чаще вспоминал о необыкновенных познаниях Якова Ивановича.
«Если, — рассуждал я, — Корин прав:
1) если о поисках другого мундира надо забыть (а в этом Корин прав безусловно);
2) если исходить из того, что это все-таки Лермонтов, то остается —
3) подвергнуть изучению мундир, в котором Лермонтов изображен на портрете».
Одному мне в этом вопросе не разобраться. И специально, чтобы повидать Давидовича, поехал я в Ленинград.
Изложил свою просьбу по телефону. Прихожу к нему домой, спрашиваю еще на пороге:
— Яков Иваныч, в форму какого полка мог быть одет офицер в девятнадцатом веке, если на воротнике у него красные канты?
— Позвольте… Что значит красные? — возмущается Яков Иванович. — Для русского мундира характерно необычайное разнообразие оттенков цветов. Прошу пояснить: о каком красном цвете вы говорите?
— Об этом! — И я протягиваю клочок бумаги, на котором у меня скопирован цвет канта.
— Это не красный и никогда красным не был! — отчеканивает Яков Иванович. — Это самый настоящий малиновый, который, сколько мне помнится, был в лейб-гвардии стрелковых батальонах, в семнадцатом уланском Новомиргородском, в шестнадцатом Тверском драгунском и в лейб- гвардии Гродненском гусарском полках. Сейчас я проверю…