Рассказы народного следователя
Шрифт:
А заседание коллегии губчека – суд скорый… Правый, но не милостивый… Упустим Галагана – не вернем уж его знаний… А другой такой фигуры может не оказаться.
Константинов побывал дома, вылил на голову ведро холодной воды и отправился к председателю ревтрибунала.
Председателю трибунала Константинов сказал:
– Заседание сегодня… к полуночи.
– Много дел? – осведомился пожилой человек, с резкими носогубными складками, которыми награждают лицо тюрьмы и фронты.
– Нет… Только одно. Понимаете… – Константинов рассказал о Галагане… – Как бы
– Я взяток не беру! – отрезал председатель.
– Какая же взятка?
– Для следственных органов – взятка… Не личный «барашек в бумажке» следовательно, а взятка целой организации… Он же, этот прохвост, по сути дела не просто торговую сделку нам предложил – это бы еще куда ни шло! – нет, он Чека дает моральную взятку. Если вы согласитесь, этот мерзавец не только жизнь выигрывает.
Он большее выигрывает: людское мнение о подкупности чрезвычайки…
– Но ведь, если Галаган останется жить, мы быстрее справимся с центром…
– Ничего! – подмигнул председатель. – Над нами не каплет…
Эх, ты, сухарь недальновидный! «Не каплет!» А восстание? А заговоры один за другим? А убийства коммунистов? Но сказать вслух это Константинов не решался: у председателя и голова седая, и партстаж с девятьсот третьего.
– К полуночи приезжать, говоришь? Ладно. Там и додумаем. Докладываешь ты? Вот и хорошо. Ты уже всех членов коллегии обошел?
– Нет, еще не всех, – ответил Константинов и добавил: – Но о Галагане больше спрашивать не буду. Решим на коллегии.
– И правильно!
В это время в далекой Москве было раннее утро. Свет в кремлевских кабинетах уже давно погасили, но в одном были еще опущены шторы и горела настольная лампа.
Сидевший в кресле с плетеной спинкой невысокий, коренастый и подвижный человек, со лбом Сократа и фамилией, сотрясавшей весь мир, закрыл лежавшее на столе «Дело», положил на него второе такое же, придавил все тяжелым пресс-папье и позвонил секретарю:
– Соедините с Феликсом Эдмундовичем…
Взял телефонную трубку и стал говорить, слегка картавя:
– …Так и думал, что вы опять не спали всю ночь! Буду ругаться, Феликс Эдмундович! Да, да – обязательно буду ругаться! А пока – извольте слушать: я прочитал оба материала о товарищах министров Колчака – профессоре Введенском и финансисте Белове. Они – люди чужие, но честные, умные и русские, в лучшем смысле… А главное, архинужные сейчас!.. Обвинять их в том, что они-де были помощниками министров – так же неумно, как обвинять самого Колчака в том, что белые пороли учительниц… Использовать этих министров нужно. Составьте депешу и – спать, спать, Феликс Эдмундович…
К полудню Андреев привел Афоньку в кабинет начСОЧа.
– Всё с ним… Разрешите взять лошадь, Борис Аркадьич, съездить в губвоенкомат?..
– Нет у нас больше лошадей, Андреев…
– Тьфу! Забыл. Ну, тогда я пешком. Возись тут с ними, чертями! Что это – мое дело!
– А ты как думал? Самое настоящее партийное, чекистское дело: возиться с чертями.
– Разрешите идти?
– Разрешаю…
– В армию ж… сулите?
Борис Аркадьевич успокоил:
– Так это – на твой выбор. Хочешь – армия. Хочешь – к нам. Тут, сам видишь, тот же фронт… Ну, как?
Афонька энергично замотал головой.
– Как было сказано: в Красну Армию… чтобы верой-правдой… Вот и матрос говорит: оправдаться мне надо…
– Говорю, у нас тот же фронт… Ну, хорошо! Решили. Теперь к тебе одна просьба, товарищ Селянин… В военкомат – завтра. А сегодня, как говорили,- спутешествуй в Кривощеково и перегони сюда того бандитского коня, что ты из Колывани угнал… Вместе с экипажем доставь, во двор дома сотрудников. Временно там наша конюшня будет.
– Это чупахинского Бурана?
– Почему чупахинского? Просто – Бурана.
– А Малинкин отдаст?
– Отдаст. Мы ему напишем, чтоб не чинил никаких препятствий.
– А как жа эта стерва, купец Чупахин?
Борис Аркадьевич, не ответив, сказал еще:
– Да, вот что! Прихватишь с собой одного старичка… Тот давно настоящим воздухом не дышал: шесть месяцев пробыл у нас. Освободили его. Сядете вместе на пароход, придете к капитану с моей запиской – старик шибко грамотный – потом на Буране с ветерком. И опять на паром и – домой. Переночуешь у этого старичка, а завтра – в военкомат. Ну, пойдем к секретарю.
По дороге на паром Белов с таким любопытством разглядывал певшее ста птичьими голосами лето, что Афонька не выдержал:
– Слышь… Чего этта вы все головой вертите… Ровно мерин от слепня?
– Зови меня Иваном Ивановичем, – отозвался старик. – Шесть месяцев… да, – шесть месяцев, – вдруг он отшатнулся, будто только сейчас разглядел возле себя Афоньку: – А ты, собственно говоря, кто таков?
– Я? Абнаковенно: человек…
– Это и мне видно, что… человек не человек, но все же… подобие человека… А кто? Охранник? Чекист переодетый?
И Афонька, ничтоже сумняшеся, подтвердил, да. чекист.
Но старик, еще раз оглядев спутника с головы до ног, обутых в стоптанные ичиги, нахмурился.
– Брешешь! Говори: кто? Не то я из тебя душу вытрясу!
Тогда Афонька, словно дивясь барскому непониманию самых простых вещей, ответил скромно:
– Вор я… Конокрад.
Старик остановился изумленно. Снова стал рассматривать Афоньку. Наконец, пожевав свои серые губы, резко отличные от ядреного алого носа, заметил:
– Похоже… Да, похоже… А зачем же ты в Чека оказался? И почему – со мной?