Рассказы народного следователя
Шрифт:
Потом Александра Васильевна убирала со стола, проворная Анка гремела на кухне посудой, хозяин пошел во двор управиться с конем, а я думал: простые и хорошие русские люди.
Надо будет привезти им из района что-нибудь в подарок.
В сибирской деревне тех далеких лет каждый приезжий «деятель» сейчас же становился объектом усиленного внимания.
Это понятно. Ведь еще и в мечтах нет радио. Газеты доходят через две недели, «киперация» за двадцать верст, и тяга к свежему человеку велика…
Несмотря на поздний час,
Потом, один за другим, степенно здороваясь, стали входить взрослые мужики.
Я заметил, что ни у кого не было солдатских гимнастерок, столь распространенных в деревне после войны. Преобладали старинные домотканые зипуны, песочного цвета азямы, грубошерстная самоткань коричневых «шабуров».
Я расстегнул кожанку, швырнул свой портфель под стол, к ногам и, высыпав на кухонный, чисто выскобленный стол, с которого уже сняли неизбежную клеенку, кучку орешков, стал шутить. Ничто так не сближает людей как шутка… Посыпались вопросы, завязался общий разговор.
Я смеялся вместе со всеми, грыз орешки и даже начал рассказывать какой-то древний анекдот про царицу Екатерину, когда в избу вошел новый посетитель.
Это был старик лет семидесяти. Рослый и не по возрасту статный. Лицо суровое, губы плотно сжаты, белые усы и бородка подстрижены аккуратно, по-городскому. Голова с шапкой пышных седых волос не покрыта. И совсем не похож на стандартных деревенских дедов, лысых, сгорбленных, шарящих перед собой батожком…
У этого глаза не подслеповатые от старости, а живые и властные, с каким-то цыганским огоньком.
Перед ним расступились.
Он подошел ко мне, протянул огромную, словно лопата, ладонь и басом сказал:
– Здравствуй, гражданин.
– Здравствуйте. Присаживайтесь.
– И то думаю…
Старик опустился на скамейку, обвел глазами все наше собрание и, смотря на меня в упор, заметил:
– Шел мимо. Вижу – окно раскрыто. Постоял, послушал…
На минутку взор его задержался на детворе, толпившейся у порога.
– Брысь! – громко скомандовал старик.
«Орду» как ветром сдуло. Взрослые почему-то смущенно переглядывались, но улыбок я не заметил.
– Так! – сказал старик. – Так!
Наступило общее молчание.
Старец ощупывал меня своим неприятным взглядом, и эта бесцеремонность покоробила. Вежливо, но довольно твердо я спросил:
– У вас, дедушка, ко мне есть вопросы?
Он ответил резко:
– Кому дедушка, а тебе, скажем, Онисим Петрович. А вопросы будут. Перво: объявись, кто ты за человек? Сказывали – следователь. Взаправдашний? Документ у тебя есть?
Я решил: член сельсовета. Достал удостоверение.
Онисим Петрович полез в карман штанов и извлек самодельный
Старик прочитал мое удостоверение, положил пенсне в футляр и несколько смягчился.
– Так. Выходит – всамделишный. Конешно – по-нынешнему. – И, помолчав минутку, вдруг решительно заявил: – Ну, айда со мной!
Припомнив чеховского унтера Пришибеева, я рассвирепел и уже раскрыл было рот, чтобы обрезать старика, но кто-то из мужиков сказал серьезно:
– Сходить нужно, гражданин следователь… Уважь Онисима Петровича.
И два-три человека разом и одобрительно поддакнули.
Я зажег спичку, отыскал под столом портфель и, нехотя, поплелся за стариком. Впрочем идти пришлось недалеко – через улицу.
Стол, за которым мы сидели в новой небольшой избе, был пуст. Никаких угощений, обязательных для сибирского крестьянина, встречающего гостя.
Мы сидели вдвоем. Жена старика, лишь я переступил порог, не поздоровавшись, накинула на плечи шаль и ушла из дому, наверное к соседям.
От этого нерадушия стало мне совсем тягостно…
Онисим Петрович, не снимая азяма, посидел против меня молча минуты две-три, потом сходил из кухни в темную комнату-горницу, позвенел там сундучным замком и, снова войдя в кухню, положил на стол массивный серебряный портсигар с золотыми монограммами. Час от часу не легче!
– Балуйся! – сказал старик. – Сам я некурящий.
Я открыл портсигар и обнаружил в нем десятка полтора старинных дореволюционных папирос с желтыми мундштуками. Курить эти папиросы было невозможно – табак зацвел и зеленел плесенью… Я положил папиросу обратно.
– Спортились? – равнодушно спросил хозяин и зевнул. – Что ж… давно лежат… Как вас звать-величать?
Я сказал.
– Так… Вот. стало быть, слушайте, Егорий Александрович. Годков вам будет от силы два десятка с пятеркой. Ну, может, с восьмеркой. И выходит, вы мне вроде внук… Понятно? Так слушайте и не перебивайте. Кто вы такой есть? Вы есть – власть! Следователь! – он поднял к потолку черный, похожий на сучок, указательный палец. – Большие права тебе отпущены! А кому много дадено, с того много и взыскивается. Понял?!
Голос старика становился все строже, а глаза так и сверлили.
– А как ты себя оправдываешь? Первое: едешь сам-один на уросливом коне, с которого весь район смеется. Кучера-повозочного с тобой нет. Это не диво, что ты, скажем, сам сумеешь коня запречь и распречь, и приставить, и обиходить. Это тебе не в прибыль, а в убыток. Народ в тебе не ямщика хотит видеть, а власть! Умную, строгую. Одно слово – следователь!
Меня снова охватило раздражение.
– Послушай, Онисим Петрович…