Рассказы о героях
Шрифт:
— Волков Петр Васильевич. Живу на улице Чичерина.
Юркин с Волковым отошли в сторону, присели на бревно, задымили цигарками. Без конца задавали друг другу вопросы: кто остался дома, что пишут? Юркин говорил:
— Отец у меня умер. Мать Пелагея Степановна в Оренбурге. Похварывает частенько. В летах уже, а крепится. На днях получил от нее письмо. Пишет, что брат мой Евгений — танкист, воюет. Младшая сестренка Вера тоже на фронте. В общем, всей семьей против Гитлера ополчились.
Борис поведал, где учился, кем работал до армии, как воевал с белофиннами,
— Теперь, Петр Васильевич, вместе будем колотить фрицев. Все как-то легче на душе, когда рядом земляк.
— Конечно, приятно, и говорить нечего. Как по батюшке-то тебя величать?
— Ивановичем. Да ни к чему это. Зови Борисом, меня везде так дружки звали.
С каждым днем жарче припекало солнце. В минуты затишья, когда еле-еле доносились далекие артиллерийские залпы, Юркин останавливался возле землянки и подолгу любовался нарядными кустами рябины и можжевельника, литыми медными стволами сосен и темно-зелеными елями. Слушал биение живого леса. Полной грудью вдыхал чудодейственные запахи разноцветья. И каждый раз замечал сидящего на чурбаке Трофима Ильина, занятого починкой сапог или гимнастерок.
Так было и в этот раз. Юркина тянуло к деловитому солдату, хотелось переброситься с ним парой слов.
— Красотища-то какая, Трофим, — восхищался Борис, — прямо как в сказке, того и гляди леший выглянет. Тишина, как будто бы и войны нет. Хорошо тут, ничего не скажешь. А у нас, в Оренбуржье, все же лучше. По душе мне степной край. Ни на какое другое место его не променяю.
Ильин слушал, вздыхал:
— Оно так, каждый свое хвалит. Главное — Гитлера доконать да самому уцелеть, а места для жилья и работы везде хватит.
В один из июньских дней 1944 года леса вокруг Невеля ожили. Урчание моторов, перестук колес, команды заглушили птичьи голоса. 6-я гвардейская армия, как и другие армии 1-го Прибалтийского фронта, начала наступление.
Тусклый рассвет, пронизанный сеткой мелкого дождя, огласился мощным гулом артиллерийской подготовки. Над головами бойцов потянулись на запад одна за другой группы «илов». В рощах, прикрывшись зеленью, затаились готовые к броску танки.
…Лежавший с Юркиным рядом Ильин, поглядывая на серое небо, недовольно бурчал:
— Погодка бы не подкачала. Ишь, с утра помачивает. А дороги здесь и без того мочажинами богаты. Не завязла бы наша артиллерия. Отстать может. Без пушек скучновато будет нашему брату, пехотинцу. Говорят, немец тут возле каждой деревеньки дзотов наготовил да мин понабросал.
— Ты что, Ильин, — возразил ему Комаров — солдат с коротко подстриженными усами. — Радоваться надо, вперед пойдем. Дождик не помеха, меньше стервятники беспокоить будут. Я, братцы, в любую погоду согласен наступать, лишь бы скорее фашиста прикончить. А ты погоду ругаешь.
Наконец в небо одна за другой взвились две долгожданные ракеты. Вслед за ними раздалась зычная команда:
— В атаку!
Как один поднялись бойцы и широкой цепью двинулись на вражескую оборону, основательно обмолоченную артиллерией и штурмовиками.
Справа из рощи, сбрасывая на ходу зеленые ветки, вынырнули танки, густо облепленные пехотинцами.
Противник, не выдержав дружного натиска советских войск, подался назад. Оборона его оказалась прорванной. Завязался бой. Ранило командира взвода. В командование взводом вступил Юркин.
Во второй половине дня рота оказалась на подступах к деревне Бычихе. Немцы зло огрызались огнем. Донимал пулемет, стрелявший из дзота. Пришлось залечь.
Юркин решил уничтожить пулемет с тыла. О своем намерении доложил командиру роты Шапошникову. Тот согласился:
— Смотри только, не лезь на рожон. Прикинь все и действуй.
Юркин приказал Ильину и Комарову держать дзот под обстрелом, а сам, взяв гранаты, пошел по лощине в обход высоты. Немцы все свое внимание сосредоточили на залегшей роте, не давая ей подняться.
Борис подобрался к дзоту с тыла, улучив удобный момент, метнул в амбразуру одну за другой две связки гранат. Раздался взрыв. Из дзота повалил дым.
Шапошников подал команду:
— Вперед!
Через несколько минут рота первой ворвалась в Бычиху, захватив пленных, два орудия, три пулемета, автомашину с грузом.
Наступил вечер. Удлинились тени от сосен и кустов. Небо почти полностью очистилось от сизых туч.
Командир полка приказал роте Шапошникова закрепиться на безымянной высоте юго-западнее Бычихи. Обходя свой участок, командир роты подошел к Борису:
— Молодец, сержант! — похвалил он. — Толково организовал оборону взвода. И в бою себя проявил. Спасибо, друг.
Они закурили, а Шапошников продолжал:
— Слышал, в партию хочешь вступать? Что ж, верно решил. Охотно дам рекомендацию.
Той же ночью Борис написал на вырванном из тетради листке заявление.
«Прошу принять меня в ряды Ленинской партии. Буду биться с фашистами до победы. Если случится погибнуть за Родину, хочу умереть коммунистом».
Настал новый день. Взламывая вражескую оборону, наши войска все дальше продвигались на запад. При подходе к шоссе Полоцк — Шумилино гитлеровцы, засевшие в полуразрушенной деревеньке, преградили путь роте Шапошникова. Борис заметил западнее деревушки низину, густо заросшую кустарником с купами деревьев.
— Надо попробовать обойти немцев по низине и ударить с юга, — предложил он командиру роты.
Шапошников одобрил его замысел, пообещав поддержать взвод огнем. Однако предупредил:
— Только, судя по карте, кустарник по болоту тянется. Не завязли бы там? Если сильно заболочено, дай знать мне.
Юркин ответил:
— Проберемся. Козлами с кочки на кочку попрыгаем и выпрыгнем немцам в тыл.
Кустарник действительно тянулся по болоту. Между кустами проглядывали оконца воды, затянутые ряской, тут и там торчали торфяные кочки с пучками жесткой осоки. Гитлеровцы, считая, по-видимому, болото непроходимым, не беспокоились за свой фланг.