Рассказы о литературном институте
Шрифт:
Однажды у него случилась большая радость: на два дня заехала любимая женщина Кира.
Но он был так возбужден от радости, что не смог с ней нормально пообщаться… Тo к ним постоянно долбились сокурсники, чтобы посмотреть на Киру, то — он сам рвался куда-то… Совершенно ошалевший от счастья, выскакивал в коридор и кричал:
— Ко мне Кира приехала! — об этом он был готов кричать на весь мир.
Потом Кира уехала… Он совсем загрустил и затосковал… Стал выпивать лишнего… И чаще бить себя кулаком в грудь и говорить: «Я — гвардии старшина морской пехоты, понял!» — доказывая кому-то свою правоту. Все это в большей мере было вызвано
В институт он иногда ходил, посещал курсы, но грусть и тоска его не оставляли… По Кире или по Сахалину? Неизвестно… Вот он и завивал горе веревочкой — выпивал, чтоб забыться… И правильно делал. Я сам иногда так поступал, когда слишком грусть по Сибири заедала… И правда, — легче становилось.
Со всеми своими сокурсниками он был в ровных отношениях, но особенно дружен и ласков был почему-то с евреями — с группой переводчиков. Считали они его своим парнем, и если и боялись, то совсем немного. Ладились у него с ними отношения. Хоть он иногда и грозил им пальцем и выговаривал как бы в шутку: «Вы все здесь в Москве на ВЛК только для того собрались, чтобы побыстрее из России в Израиль удрать! Я все знаю!» Они и деньгами его ссужали… Не помногу, — много у них никогда не было, — но десятку в долг могли дать.
И вот однажды выкинул он такую штуку. Часа в три ночи, выпив лишнего, пошел биться в двери, где жили евреи… Нет, не ломал, но колотил громко, долго стучался и кричал приказным тоном:
— Евреи, выходи строиться! Я — гвардии старшина морской пехоты! — И членораздельно называл свое имя, отчество и фамилию.
Евреи — не открылись. Опасное дело… Сидели тихо, как мышки. Неизвестно, что хотел этот человек, для чего построить?.. Потом он успокоился и пошел спать… Но дело было сделано.
Утром в институте на него настучали сразу несколько человек. Но он уже был готов к этому. Он никого не боялся. Он проснулся с уже принятым для себя твердым решением: уйти с курсов.
Пусть они хоть самые высшие курсы на свете. Не будет он учиться. Не желает. Поедет к себе на Сахалин. К Кире.
С тем и поехал к обеду в Литинститут… А там уже за ночной дебош, почти погром, решили его отчислить… А тут он сам — с заявлением об уходе… И вопрос был благополучно закрыт.
Он и уехал с большим удовольствием… Дождался денег с Сахалина, от Киры — и улетел. И правильно. Нечего в Москве делать. Чем раньше уехал тем больше здоровья сберег. А в Литинституте здоровье потерять — очень даже просто можно. Пусть там стихи пишет. Он — на поэтическом семинаре учился. Там это дело лучше всего пойдет, и тоски не будет — Кира рядом.
А в отношении евреев он прав оказался! Когда говорил, что они в Москву только для того собрались, чтоб подготовиться к отъезду из России… Кто в Израиль, кто в Америку… Из Москвы — легче. Тогда еще были сложности с выездом. Чем они активно и занимались: оформляли документы на выезд… И попутно — учились, переводческое дело осваивали. Авось, пригодится… А как только получили дипломы, так сразу все и выехали вон из России… Как в воду глядел Валерий Гордеич!
ХАРЛАМПИЙ ЕРМАКОВ
Попалась мне однажды в руки газета… Я что-то
Вдруг гляжу, а в газете-то, как раз на развороте, публикация о Шолохове и о его знаменитом романе «Тихий Дон», какие-то новые материалы… А я на них пир устроил! Прекратил я быстро это безобразие, извлек газетку, прочитал пару строк — и сразу есть перестал, читать сел.
Оказалось, что у Григория Мелехова реальный прототип был — Харлампий Ермаков! Жив был еще и после гражданской войны. Жил на Дону, у себя в станице, занимался мирным трудом. Пока в очередной раз его не арестовали, а его несколько раз арестовывали, — и не расстреляли. Шолохов с ним неоднократно встречался, разговаривал и письмами сообщался. Ермаков действительно метался то к белым, то к красным, так в метаниях и поисках и прошла его жизнь.
Но больше всего меня в публикации поразило не то, что за Григорием Мелеховым во весь рост встал Харлампий Ермаков, а то, что в одном из боев по свидетельству очевидцев-станичников — зарубил Ермаков четырнадцать красногвардейских матросов. Удивился я, ужаснулся, поверил в это сразу и даже… обрадовался. Надо же! В одном бою — четырнадцать матросов! Шутка сказать. Не двух, не трех, не четырех, а зараз — четырнадцать человек положил.
Представил я картину боя… А я к Белому Движению всегда ранимо и болезненно относился, моя эта тема. А казаки — ядро Белого Движения, мощная и навсегда непримиримая сила большевикам была. Без них, может, и не было бы никакого Белого Движения… И все я думал: могли все-таки белые одержать верх или нет? И где ошибка их была? Конечно, и ответ я сам дал. С одной стороны, белые в начале гражданской войны по закону чести действовали, а надо было сразу — бесчестно, безо всяких моральных норм и правил, как и красные, а еще — и самое главное — Господь попустил России проиграть эту битву и страдания принять.
Так вот, представил я картину боя, как все происходило… Или матросы эти самые красногвардейские не успели подготовиться, слишком все быстро произошло? Вылетел он на них внезапно на коне своем, и уж бил их, сек шашкой, пока рука не отвалилась… Или пьяные они копошились, никого не боялись? А спирт — известное лакомство для матросов был, как бензин для автомобиля… Или еще чего?.. Теперь неизвестно. Но факт остается фактом загубил Ермаков сразу четырнадцать душ.
Конечно, подвиг этот — геройский в те времена был, да, наверное, и во все времена… Я такого урона, нанесенного одним человеком в одной стычке, нигде, кроме мифологии, не помню. Это же сколько в Ермакове непримирения и ненависти к большевикам должно быть?! Поразил меня этот факт очень.
И вот в один из арестов его комиссарами, — а они все хотели докапаться: действительно он заблудившийся человек или лютый враг Советской власти? — пошли станичники, чтоб в очередной раз его отбить… Сказали, что он никакой не враг, а — герой, что так воевал за правое дело, что ему при жизни памятник надо ставить, что в одном бою четырнадцать матросов зарубил. Или сдуру кто сказал, в пылу ляпнул или по детскому неразумию — сами запутались, забыли, кто с кем и на чьей стороне воевал?… Но — сказали, хотели защитить. Ермакова, конечно же, сразу по этому факту и расстреляли…