Рассказы о лорде Питере
Шрифт:
— Это лорд Питер Уимзи, — вступил в разговор мистер Фробишер-Пим, — который раскрыл ваш... к сожалению, Бердок, я должен согласиться с вашим братом, который называет это позорным заговором.
— О Боже! — воскликнул Мартин. — Послушайте, Мортимер, вы ведь не знали, что играете против лорда Питера Уимзи, не так ли? Не удивительно, что мышка выскользнула из мышеловки. Этот человек — настоящий Шерлок Холмс. Однако я, кажется, прибыл сюда в самый критический момент, поэтому никто не пострадал. Диана, это лорд Питер Уимзи, а это — моя жена.
Молодая хорошенькая женщина в черном платье приветствовала Уимзи с застенчивой улыбкой и, повернувшись к своему свояку, укоризненно сказала:
—
Он не обратил на нее никакого внимания.
— Послушай, Мартин, игра окончена.
— Я тоже так думаю, Хэвиленд. Но к чему весь этот шум-гам?
— Шум-гам? Мне это нравится! Ты вытаскиваешь тело своего собственного отца из гроба...
— Нет, нет, Хэвиленд. Я ничего об этом не знал. Клянусь тебе. Я получил известие о его смерти всего несколько дней назад. Мы были на съемках в Пиренеях, в самой глуши. Мортимер, вместе с Хаббардом и Ролинсоном, поставили весь спектакль сами. Я ничего не знал об этом до самого вчерашнего утра, пока мне не передали его письмо — оно поджидало меня у моих старых друзей. Честно, Хэвиленд, я не имею к этому никакого отношения. Да и зачем бы мне это? Будь я здесь, мне достаточно было бы сказать слово, чтобы остановить похороны. Для чего мне все эти сложности с выкапыванием тела? Не говоря уже о неуважении и все такое прочее. Когда Мортимер рассказал мне обо всем, я, признаться, был даже несколько возмущен, хотя, конечно, не мог не оценить их доброту и озабоченность моими делами. Вот у мистера Хэнкока, я думаю, есть больше причин для гнева. Хотя Мортимер был очень осторожен. Он поместил отца с большой почтительностью и вполне благопристойно, в бывшую часовню, обложил его цветами и тому подобное. Уверен, вы будете довольны.
— Что вы имеете в виду?
— Да, да, — подтвердил Мортимер, — никакого неуважения. Можете взглянуть сами.
— Это ужасно, — беспомощно сказал викарий.
— Видите ли, в мое отсутствие они сделали все, что в их силах. Теперь в ближайшее время я распоряжусь о соответствующем захоронении — на земле, конечно. Возможно, в этом случае подойдет и кремация.
— Что? — тяжело дыша, сказал Хэвиленд. — Ты думаешь, что из-за твоей отвратительной жадности к деньгам я позволю оставить моего отца непогребенным?
— А ты полагаешь, дорогой, что я позволю опустить его в землю только для того, чтобы ты мог заграбастать мою собственность?
— Я его душеприказчик, и я говорю: он будет похоронен, нравится тебе это или нет.
— Послушайте меня... — начал викарий, совершенно сбитый с толку этими двумя непримиримыми, сердитыми молодыми людьми.
— Посмотрим еще, что скажет об этом Грэхем! — закричал Хэвиленд.
— Да уж, конечно! — фыркнул Мартин. — Честнейший адвокат Грэхем! Он-mo знал, что было в завещании, не так ли? А он случайно не упомянул об этом тебе, а?
— Не упомянул! — резко сказал Хэвиленд. — Он слишком хорошо знает, какой ты подлец, чтобы говорить что-нибудь. Не удовлетворившись этой опозорившей нас несчастной женитьбой, построенной на шантаже...
— Мистер Бердок, мистер Бердок...
— Осторожней, Хэвиленд!...
— Украсть тело своего отца и мои деньги для того, чтобы ты и твоя ужасная жена могли вести разгульную, непристойную жизнь с шайкой актрис и хористок!...
— Вот что, Хэвиленд. Не распускай свой грязный язык и не касайся моей жены и моих друзей. Лучше посмотри на себя. Кто-то говорил мне, что Винни ведет тебя прямехонько к разорению — с ее лошадками, обедами и Бог знает чем! Еще шаг — и полное банкротство, разве не так? Неудивительно, что ты хочешь отнять деньги у своего брата. Я никогда-то не был о тебе высокого мнения, но Бог ты мой...
—
Мистеру Фробишер-Пиму наконец удалось заявить о себе — отчасти из-за привычки властвовать, отчасти потому, что братья так кричали друг на друга, что в конце концов совершенно выдохлись.
— Минуточку, Мартин. Я буду называть вас так, потому что знаю вас уже много лет, как знал и вашего отца. Я понимаю, как рассердило вас то, что сказал Хэвиленд. Это трудно простить, но я уверен, он осознает все, когда придет в себя. Но и вы должны понять, как он потрясен и огорчен — впрочем, как и все мы, — этим в высшей степени неприятным делом. И вы несправедливы к Хэвиленду, утверждая, что он хотел якобы что-то у вас «отнять». Он ничего не знал об этом противоестественном завещании и, само собой разумеется, следил за тем, чтобы весь похоронный обряд был выполнен как положено. Теперь вы должны уладить вопрос о вашем будущем полюбовно, как вы и сделали бы, не объявись случайно это завещание. Пожалуйста, Мартин, — и вы, Хэвиленд, тоже, — подумайте об этом. Мои дорогие мальчики, эта сцена ужасна. Недопустима. Просто чудовищно, что тело старого человека стало яблоком раздора между его сыновьями, и всего лишь из-за денег.
— Извините меня, я забылся, — сказал Мартин. — Вы совершенно правы, сэр. Послушай, Хэвиленд, забудем обо всем. Я позволю тебе взять половину денег...
— Половину! Будь я проклят, если возьму ее! Этот человек хотел выманить у меня мои деньги. Я пошлю за полицией и посажу его в тюрьму. Вот увидите, я это сделаю. Дайте мне телефон.
— Извините, — сказал Уимзи, — я не хочу вдаваться в подробности ваших семейных дел больше, чем я уже узнал о них, но я настоятельно вам советую: не посылайте за полицией.
— Вы советуете? А какое это имеет отношение к вам, черт побери?
— Видите ли, — недовольно сказал Уимзи, — если дело дойдет до суда, мне, очевидно, придется давать показания, потому что именно с меня все и началось, не так ли?
— Ну и что же?
— Ну и что же? В суде могут поинтересоваться, сколько, по-моему мнению, пролежало завещание там, где я его нашел.
Казалось, Хэвиленд проглотил что-то, и ему стало трудно говорить.
— И... в чем же дело, будьте вы прокляты?
— Пожалуйста, я объясню. Видите ли, если подумать, то получается довольно странная вещь. Ваш покойный отец положил завещание на книжную полку, по-видимому, перед самым отъездом за границу. Это было... Когда это было? Три года тому назад? Пять лет?
— Около четырех.
— Пусть так. И с тех пор ваша великолепная домоправительница позволила сырости забраться в библиотеку, не так ли? Без камина, с разбитыми стеклами... Печальная картина для такого любителя книг, как я. Да... Допустим теперь, что в суде спросят насчет завещания, и вы ответите, что оно пролежало там, в сырости, четыре года. В таком случае не сочтут ли они любопытным тот факт — если я сообщу им его, — что в конце книжной полки было большое пятно сырости, похожее на усмехающееся человеческое лицо, и ему соответствовало такое пятно такой же формы на забавной старой «Нюренбергской хронике», однако на завещании, которое в течение четырех лет находилось между стеной и книгой, никакого пятна не было?
— Хэвиленд, ты дурак! Ты настоящий дурак! — неожиданно закричала миссис Хэвиленд.
— Заткнись!
С криком ярости Хэвиленд бросился к жене, которая съежилась в кресле, зажав рот рукой.
— Спасибо, Винни. А ты, — Мартин повернулся к брату, — можешь ничего не объяснять. Как видишь, Винни проболталась. Итак, ты знал о завещании, намеренно спрятал его и позволил отца похоронить. Интересно, сокрытие завещания — что это: мошенничество, заговор или преступное деяние? Мистер Фробишер-Пим выяснит.