Рассказы о Маплах
Шрифт:
Развод
(отрывок)
Ричард Мапл не знал, что хуже: происходящее с ним или смерть. Его жена сидела, скрючившись, на их прежней общей кровати и, всхлипывая, рассказывала ему о своем настроении: она чувствовала себя побитой, ею владела депрессия, она была близка к самоубийству. Они прожили врозь полтора года, но ничего этим не добились, язва даже не начала зарубцовываться, вся она была одной зияющей раной, вопившей: «Вернись!»
Она старела: когда она в плаче роняла голову, кожа под глазами морщилась и шла пятнами, в уголках рта обозначились морщины. Это трогало его даже больше, чем красота. Она инстинктивно сложила руки
— Прости, — говорила она, — я не нарочно. Мне бы хотелось быть жизнерадостной и храброй, махнуть на все это рукой. Удивительно, но даже дети…
— Особенно дети, — поправил он ее. — Они держатся отлично.
— А я нет? — спросила Джоан чуть менее безнадежным голосом, воодушевившись от жажды справедливости. — Я тоже держусь, просто… — Морщины, эти слезы плоти, стали еще заметнее. — Каждое утро, проснувшись, я вспоминаю причины, мешающие мне прыгнуть в реку. Ты не знаешь, что это такое.
Она была права, как всегда: он был этому чужд. Представляя, как она прыгает в реку, он думал только о ледяной воде и о тяжести набухшей от воды фланелевой юбки. Она была отличной пловчихой, а речка не отличалась глубиной.
— А ты знаешь, каково мне было столько лет лежать рядом с тобой в бесполезном ожидании?
— Знаю, знаю, ты тысячу раз это повторял. Да, кое-что происходило, очень редко, но мне сейчас не до споров. Я жалуюсь не на факты, а просто… просто…
— Просто тебе хочется умереть, — закончил он за нее.
Она кивнула и всхлипнула.
— А еще я думаю о том, как это оскорбительно для всех, для детей.
Изучая ее, восхищаясь ее компактной, симметричной позой, он хотел умереть вместе с ней; он чувствовал, как она корчится у подножия белой стены у него внутри. Ему хотелось вырваться из всего этого, из жизни и здоровья, которые он приобрел, уйдя от нее, из мелких, тщетных усилий стать счастливым. Его счастье, его здоровье сейчас казались мелочами по сравнению с их священным несчастьем на двоих. Но выхода не было, оставалось брести вперед наугад, подобно солдату, воюющему под поблекшими лозунгами за проигранное дело.
— Жизнь со мной тоже вгоняла тебя в депрессию, — сказал он Джоан. Снова один из лозунгов.
— Знаю и не обвиняю тебя. Я не требую, чтобы ты что-то сделал, просто хочу, чтобы…
— Что? — Он переминался на ноющих ногах, поглядывая на часы. Он торопился на встречу.
— Чтобы понял!
— Если я еще что-то пойму, то это кончится полным параличом, — сознался он. — Чем, кроме возвращения, я могу тебе помочь?
— Это не поможет, об этом я не прошу.
Он не верил ей, но от одной вероятности того, что она говорит искренне, у него алчно подпрыгнуло сердце — так подпрыгивает рыбешка, ловящая брошенный в аквариум корм. Только у этого корма был горький вкус.
— Тогда чего бы тебе хотелось, милая? — Он сразу пожалел, что назвал ее «милой». Как он ни пытался слить воедино, вытянуть в одну струну все свои измены, они упрямо множились и ветвились.
— Чтобы ты понял, каково мне.
— Если бы я лучше понимал, каково тебе, то мы, вероятно, к этому не пришли бы. Но мы пришли. Теперь дай этому совершиться. Так ты только терзаешь всех, начиная с самой себя. У тебя есть здоровье, дети, деньги, дом, друзья — всё, кроме меня. Вместо меня у тебя свобода и достоинство, которых ты не имела раньше. Скажи, что я делаю не так! — взмолился он.
Эти его слова вызвали у нее смех, похожий на кудахтанье; он вдруг смекнул, что своей неподвижной позой она сильно смахивает на курицу-наседку.
Он уже опаздывал, и Джоан это знала. Ему было пора бежать.
— У тебя впереди еще долгая жизнь, — продолжил он. — Тебе грешно говорить о смерти. Зачем все это тянуть? Мне это отвратительно. Хватит мазать меня клеем. Я прихожу сюда видеться с детьми, а не чувствовать себя по твоей милости виноватым.
Она наконец подняла глаза.
— С таким же успехом можно возложить вину на… — Оба ждали,
Нижеозначенные Маплы
Они всегда были удачливой парой. Когда они решили, наконец, расстаться, им опять повезло: пуританское сообщество, в котором они жили, приняло новую поправку к своему трещащему по швам, перегруженному своду законов о разводе — об «ответственности без вины». В ней говорилось о совместном письменном показании под присягой: «Нижеозначенные Ричард Ф. и Джоан Р. Мапл клянутся, зная, что лжесвидетельство карается по закону, что их брак непоправимо распался». Когда Ричард читал этот документ в своей бостонской квартире, текст почему-то казался ему таким торжественным, что он представлял себе, как они с Джоан рука об руку прибегают на вечеринку, где ливрейный привратник провозглашает их имена, после чего их осыпают конфетти и поливают шампанским. За долгие годы брака они побывали на множестве вечеринок и на каждой испытывали подъем, надеялись на новую удачу.
К аффидевиту прилагались устрашающие финансовые бланки и требование копии свидетельства о браке. Они успели пожить и в Нью-Йорке, и в Лондоне, на островах и на фермах, однажды летом даже в бревенчатой хижине, тем не менее их брак был заключен в нескольких остановках метро от того места, где теперь стоял с почтой в руках Ричард. Со дня бракосочетания он ни разу не бывал в кембриджской ратуше. Тогда родители доставили его из отеля в Коннектикуте, где все они ночевали, приехав из Западной Виргинии; чтобы не опоздать, пришлось встать в шесть утра, поэтому он почти всю дорогу ехал, накрыв голову пальто в надежде еще поспать. Он вспоминал себя теперь, как какое-то морское существо без костей, прятавшееся под своим медузоподобным пальто: иногда существо с чувством безнадежности высовывалось наружу и видело согретое солнышком извилистое побережье. Было туманное июньское утро. Когда ближе к полудню они добрались до Кембриджа и притащились с сундуками свадебной одежды к квартире Джоан на Эйвон-стрит, невеста принимала ванну. Ричард не помнил, кто тогда находился в квартире, кроме нее; его воспоминания о том дне были отрывистыми, более или менее отчетливые картинки терялись на общем неразличимом фоне. Неба и облаков не было, был только туман и не отбрасывающий теней солнечный свет на кирпичах Брэттл-стрит, белые шпили Гарварда, здоровенные прокаленные жарой автомобили. Ему был двадцать один год, президентом являлся Эйзенхауэр, невеста находилась за дверью и запрещала ему заходить, поскольку увидеть ее было бы плохой приметой. Кто-то хихикал и плескался вместе с ней. Кто? Сестра? Мать? Ричард привалился к двери ванной, слыша на лестнице позади себя возню своих родителей, пыхтевших, но не перестававших переговариваться. Он представлял Джоан в ванной: розовые пальчики ног, прилипшие к шее волосы, скользкие груди в мыльной пене. На этом эпизод завершался, начинался следующий: как они с Джоан увязли в полуденной автомобильной каше на Сентрал-сквер. На ней было выгоревшее летнее платье, он старался не смотреть на нее до церемонии, чтобы не сбылась дурная примета. Вряд ли другие женихи тоже ехали на свою свадьбу, укутав голову в пальто, как дети, прячущиеся от грозы. Держась за руки, малютки, словно Гензель и Гретель, — такой он видел эту парочку сейчас, — они вбежали по нескончаемой лестнице под пышные бурые своды и исчезли.
Мир изменился, но кембриджская ратуша осталась прежней. Круглый замок — подражание Средневековью, красный песчаник и розовый гранит, огромное здание в окружении приземистых строений. Внутри все было отделано лакированным дубом, бледным и мерцающим. Ричарду запомнилось, как он получал свидетельство внизу, через зарешеченное окно с медной табличкой, но теперь стрелка требовала подняться наверх. От колоссальной важности того, что он делал, у него дрожали колени и жгло желудок. Он свернул за угол. На огромной территории, среди зеленых письменных столов и громадных папок на стальных стеллажах, царила пожилая леди.