Рассказы о пластунах

Монастырев Владимир

Болванка, перелетев мост, падает у берега. Вода и мокрый песок обдают саперов, но они не останавливаются. Дорохов снимает фуражку и ударяет козырьком о колено, сбивая мокрый песок… Вот и тогда он тоже изредка сводил к переносью брови — может быть, подавляя волнение, а может быть, отгоняя усталость: саперы третьи сутки работали на переправе.

Кунин служил с Дороховым немногим более года, но сейчас ему казалось, что он знает капитана давным-давно. И не просто знает, но очень близок, словно родной, ему этот

суровый, немногословный человек, которому Кунин привык повиноваться и вверять свою жизнь. Он подумал, что лучше бы его самого ранило, а не капитана, тогда все было бы проще и капитан скорее бы придумал, как им добраться к своим…

Из забытья Кунина вывел голос Дорохова.

— Пора, — сказал он, — отдохнули, и хватит.

К концу дня они вышли на край леса. Впереди было картофельное тюле, а за ним, у подножия длинного, невысокого холма, тянулась деревня. Дорохов и Кунин расположились в кустарнике на опушке и принялись наблюдать. Перед ними была обычная польская деревня, но, странное дело, она словно вымерла — ни дымка над трубами, ни одного человека на улице. И ни одного звука не долетало оттуда.

Небо, над головой загроможденное крутыми белобокими облаками, на западе расчистилось, и деревню осветило желтое закатное солнце. Лучи его кое-где отразились в окнах, легли ни желтые скошенные полоски за хатами, осветили стоявшую на холме ветряную мельницу. Почерневшая от дождей и ветров, с неподвижными побитыми крыльями, старой нахохлившейся птицей стояла она над безмолвной деревней.

— Подозрительная деревенька, — сказал Кунин.

— Да, странная, — согласился Дорохов.

— Схожу-ка я до крайней хаты, разведаю.

— Подожди, скоро темнеть начнет, тогда и пойдешь.

Как только стало смеркаться, Кунин отправился на разведку. Он быстро достиг крайней хаты, заглянул во двор, зашел внутрь дома — никого. Так же пусто было и в следующих хатах. Кунин вышел на улицу и не таясь пошел по ней, держа автомат наготове. С двух сторон темными маленькими окошками, еле видными из-под низко нахлобученных соломенных крыш, смотрели на него избы. От этого безлюдья и безмолвия Кунину стало не по себе. Он свернул влево, вышел на огороды, постоял, прислушиваясь.

Впереди, за низкими деревьями, которые отделяли огород от картофельного поля, кто-то негромко разговаривал. Кунин осторожно подошел к живой изгороди и выглянул из-за дерева. Метрах в пятидесяти, между двух картофельных гряд горел костер. Около него, склонясь к огню, сидели две маленькие фигурки. «Похоже, дети», — подумал Кунин. Стараясь ступать неслышно, он двинулся к костру. Подойдя поближе, окончательно убедился: у костра сидело двое ребятишек. Они заметили Кунина, когда он подошел совсем близко. Ребята вскочили и рванулись в разные стороны. Одного Кунин успел схватить за плечо. Мальчишка резко обернулся и вонзил ему

зубы в руку. Кунин охнул, разжал пальцы. Мальчишка отпрыгнул в сторону и остановился. Кунин нагнулся к костру, разглядывая укушенную кисть.

— Вот чертенок, — сказал он с досадой, — до крови прокусил.

Он поднял глаза на мальчишку. Тот по-прежнему стоял в нескольких шагах и смотрел на него широко раскрытыми глазами, в которых отражались огоньки костра. И вдруг мальчишка шагнул вперед.

— Руски? — спросил он радостно.

— Русский, — угрюмо ответил Кунин.

— Янка-а! — протяжно позвал мальчишка.

Картофельная ботва справа от Кунина зашевелилась, оттуда вылезла белоголовая девочка. Она медленно, боком, переступая через грядки, подошла к мальчугану и стала с ним рядом.

Теперь Кунин рассмотрел их получше. Мальчишка был одет в длинный, до колен сюртук с подкрученными рукавами. Девочка куталась в дырявую синюю кофту. Босые ноги у обоих густо запачканы грязью. Оба нечесаны и давно немыты. Мальчику можно было дать лет девять, девочке — лет семь.

Кунин почувствовал острую жалость к этим одичавшим, напуганным детям.

— Матка где? — спросил он непослушным, сразу ставшим хриплым и словно чужим голосом.

— Угнали. Пшистско угнали, — махнул мальчик рукой в сторону мельницы.

Кунин сел у костра. И дети сели рядом. Мальчуган сейчас же двумя веточками полез в костер и выхватил из углей несколько уже подгоревших картофелин. Подхватив самую большую, он протянул ее Кунину. Тот взял горячую картофелину, перебрасывая с ладони в ладонь, очистил и съел с наслаждением.

Мальчик, помогая себе жестами, рассказал, что три дня назад стоявшие в деревне гитлеровцы ушли и угнали все население села. Они с Янкой спрятались в поле. А мать и всех других угнали. На другом конце деревни остался еще один глухонемой старик. А больше никого в деревне нет.

— Да-а, — неопределенно протянул Кунин, — вот ведь как бывает. Ну, ладно, — встал он, — вы напеките картошки, побольше.

Мальчуган посмотрел вопросительно.

— Побольше, — повторил Кунин и, показав на картофелину, округло развел руками. — Понял?

Мальчик кивнул.

— Ну вот, а я скоро вернусь.

Капитан лежал на прежнем месте.

— Что там? — спросил он.

Кунин рассказал, что увидел и услышал в деревне.

— Вот ведь гады какие, — закончил он, — всех угнали. А те двое ребятишек теперь, считай, сироты. И одичали они, как волчата…

— А у тебя свои-то есть? — спросил капитан.

— Нет, — Кунин помолчал. — А были бы уже, если б не война. Я жениться собирался, да война помешала.

— А у меня двое, — сказал капитан. — Тоже вот мальчик и девочка, — он вздохнул. — С бабкой живут…

Помолчали. Кунин первый прервал молчание.