Рассказы о пластунах
Шрифт:
— Надо заменить, поищите, — настойчиво повторил Прохоров.
Каптенармус выпрямился, посмотрел на Мягких, почесал затылок и обеими руками полез в ворох белья. Покопался в нем, достал новые кальсоны и рубаху.
— Нате, большего размера нету.
Новая пара белья пришлась Степану почти впору.
— Теперь хорошо, — солидно заметил сержант. Сейчас он представился себе довольно важным и нужным тут человеком, покровителем этих неумелых новобранцев, которые сами еще ничего не умеют, и уже с удовольствием помогал им, давал наставления.
Наконец
Прохоров подал команду, солдаты выстроились в две шеренги. Сержант оглядел их и поморщился. Заправка у всех никуда не годилась: шинели под ремнем собирались складками, топорщились на животе. Вид у новичков был потерянный и жалкий, хотя они старались держаться молодцами и физиономии у них расплывались в улыбки.
— Заправиться, — приказал сержант и, пропустив большой и указательный пальцы обеих рук под ремень, лихо провел от пряжки до хлястика.
Новобранцы неумело повторили показанное движение. Прохоров заметил, что стоявший рядом с Мягких смуглый, плечистый солдат сделал это с большей сноровкой, чем другие, да и выглядел он лучше остальных. Особенно заметна была его подтянутость рядом с длинным сутулым Мягких, на котором шинель болталась, как на вешалке.
Из бани вышел старшина Звягин, остановился на квадратной площадке у порога и оглядел строй. Прохоров подал команду «смирно».
— Вольно, — разрешил Звягин. Он покашлял в кулак, заложил руки за спину и сказал:
— Теперь вы уже солдаты. Конечно, присягу вы еще не принимали, это раз, — старшина вытянул вперед свою большую, шершавую ладонь и загнул на ней мизинец. — И оружия у вас еще нет — два, — он загнул другой палец, — опять же уставов вы не знаете — три… — Звягин подержал перед собой ладонь с тремя загнутыми пальцами, потом разжал их и потряс ладонью, словно ребром ее мелко рубил что-то. — Однако вы уже надели солдатскую форму и должны помнить об этом и не забывать… И надо беречь эту форму, чтобы не было ей раньше времени износу или какой порчи.
Звягин посмотрел на Прохорова и закончил:
— Все, ведите.
Сержант перестроил солдат.
— А ну, с места песню, — крикнул старшина.
— Взво-о-д, — протянул Прохоров. Взвода перед ним не было, но «отделение» звучало бы несолидно. Старшина промолчал, и сержант еще раз протяжно скомандовал: «Взво-о-д, с места песню, шаго-о-м арш!»
Новобранцы недружно тронулись с места, не сразу попали в ногу… Кто-то негромко затянул песню про очи карие, ее подхватили вразнобой.
Старшина сбежал по ступенькам, догнал строй и крикнул:
— Отставить песню… Срамитесь только, ведь вы же теперь в форме, понимать надо…
Прохоров опустил голову: ему от стыда за то, что он ведет такое горе-подразделение, хотелось провалиться сквозь землю.
Если бы кто-нибудь раньше сказал Прохорову,
— Ты, Мягких, идешь, будто воз везешь, — смеялся над ним Барабин, тот самый смуглый, плечистый солдат, который в строю возле бани стоял рядом со Степаном.
Сержант занимался с Мягких отдельно: отойдет на плацу в сторону и ходит с ним рядом, следя, чтобы солдат руками правильно махал, не гнулся. Степан смущался, потел, краснел, сбивался. Прохорову эти занятия тоже не доставляли удовольствия, он часто оглядывался по сторонам: не видит ли его кто из старослужащих. Походив немного рядом с солдатом, сержант останавливался, а тот, слушая счет, шагал дальше. Но стоило только Степану остаться одному, как он начинал по-прежнему махать руками — сразу обеими в одном направлении.
Самым шустрым и разбитным среди новичков был Виктор Барабин. И шинель на нем сидела аккуратно, и вид он имел бравый, усваивал и запоминал все быстро, с одного раза.
«На этого можно опереться», — подумал сержант и поручил ему заниматься с Мягких. И не ошибся. У Степана с Барабиным дело шло хорошо. Барабин все умел делать весело, с шуточкой, со смешком, и Мягких при нем не так стеснялся. Один раз Прохоров услышал, как Барабин сказал Степану:
— Ты головой мотать брось, а то на жеребца очень смахиваешь. Вот командир полка увидит, как ты ходишь, и в артиллерию тебя сдаст — пушку таскать вместо лошади…
Говорил Барабин серьезно, без улыбки. Степан посмотрел на него своими доверчивыми водянистыми глазами и улыбнулся. Но Виктор сохранил каменное лицо, и улыбка у Мягких погасла.
— Врешь ты, — неуверенно возразил он.
Барабин пожал плечами.
Прохорову было смешно, однако он подавил в себе желание засмеяться и, отозвав Барабина, строго сказал ему:
— Вам поручено заниматься с товарищем, а вы смеетесь над ним: нехорошо.
— Так то в шутку, — улыбнулся Барабин, — он же понимает.
Мягких действительно хотя и не сразу, но понимал шутки своего товарища и не обижался на него. Он первый и громче всех смеялся, когда Виктор в лицах рассказывал, как Степан Мягких, зайдя в канцелярию карантина, докладывал начальнику о своем прибытии, запутался в званиях, назвал майора «товарищ лейтенант-майор», покраснел, взмок и, наконец, безнадежным тоном сказал:
— Ну, значит, пришел я…
Рассказывал Барабин уморительно, и слушатели покатывались со смеху. Даже Прохоров, услышав этот рассказ, не удержался от смеха, хотя у него с этой историей были связаны воспоминания отнюдь не веселые: начальник карантина сделал тогда ему внушение за то, что у него подчиненные не умеют обращаться к старшим. А Звягин этак ядовито заметил: