Рассказы о сержанте Берковиче
Шрифт:
— Что ты хочешь сказать, Соня? — нахмурился Зайдель.
— Ты же не станет утверждать, что это я…
— Почему нет? — с вызовом сказала Соня. — Ты же его терпеть не мог! Он был талантливее тебя, и мы с ним встречались, а твои ухаживания я отвергла! И этого ты ему не простил!
— Послушай, Соня, — мягко сказал Зайдель. — Ты, конечно, не в себе, я тоже, но все-таки думай, что говоришь. Здесь полиция. Что они скажут?
— Ты боишься? Потому что тебе есть что скрывать!
Зайдель повернулся к инспектору, всем видом показывая, что пора бы полицейскому вмешаться и прекратить вздорные
— Продолжайте, продолжайте, — пробормотал Хутиэли.
— Вы действительно его терпеть не могли?
— Чепуха! — воскликнул Зайдель. — Если уж так пошел разговор, то все было наоборот! Мы с Ариком дружили несколько лет, а потом появилась Соня и все разрушила. У нее есть такая особенность — все разрушать вокруг себя.
— О чем ты говоришь? — вскинулась Соня.
— Помолчи, ты сама начала! Сначала ты флиртовала со мной, потом — с Ариком, а недавно начала встречаться с… ну, неважно… Арик жутко ревновал, грозился, что убьет обоих.
— А вы? — вставил Хугиэли. — Вам было все равно?
— Я давно понял, что Соня просто кокетка. Глупая кокетка!
— Как ты смеешь! — воскликнула актриса и сжала кулачки. Беркович быстро встал между ней и Зайделем.
— Вы лучше спросите у нее, где она была все утро! Я хотел за ней заехать и звонил домой, но мать сказала, что Соня давно ушла. А сотовый телефон был отключен, я так и не сумел до нее дозвониться. Приехал сюда, а она уже здесь, я догнал ее на дорожке. Спросите ее, когда она сюда приехала!
Соня Аккерман неожиданно заплакала, обхватил плечи руками.
— Прекратите! — резко сказал инспектор. — Ваши обвинения понятны, и мы примем их во внимание. Но держите все-таки себя в руках. Это ведь всего лишь ваше личное мнение, и не более того.
Взгляд Зайделя был прикован к чему-то за спиной инспектора, а Беркович успокаивал девушку и тоже не мог видеть, на что смотрел актер. С неожиданным возгласом Зайдель бросился вперед и опустился на колени перед погасшим костром.
— Эй, ну-ка отойдите! — крикнул инспектор. — Что вы делаете?
Но Зайдель уже встал на ноги. В руке он держал женскую сережку.
— Видите! — возбужденно сказал он. — Вы видите? Это сережка Сони! Я сам видел на ней эти серьги!
Хутиэли отобрал у Зайделя сережку. Сержант Беркович, оставив Соню на попечении патрульного Авнери и подошел к инспектору. Сережка, судя по ее виду, побывала недавно в сильном пламени и почти обуглилась.
— Это сережка Сони, — как заведенный повторял Зайдель.
Хутиэли и Беркович одновременно посмотрели на девушку, которую поддерживал Авнери. В ее ушах не было серег. Соня встретила взгляды полицейских и смертельно побледнела.
— Я… — пролепетала она. — Вы что… Это…
— Это действительно ваша вещь? — спросил Хутиэли, протягивая сережку на ладони.
— Моя… — прошептала Соня. — Но… У меня неделю назад пропали серьги… Я не могла их найти…
Беркович опустился на колени перед погасшим костром и указательным пальцем пошевелил золу в том месте, где Зайдель подобрал сережку. Зола была еще теплой. Беркович вытер палец носовым платком и встал с колен.
— Хорошая история, — пробормотал он. — Сразу выдает дилетанта.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал Хутиэли, с интересом наблюдая за
— Да, — кивнул Беркович. — Вот господина Зайделя интересовало, где была утром Соня Аккерман. А мне интересно, где был сам Зайдель. И почему он появился здесь сразу после Сони. Может, он за ней следил?
— Вы думаете, о чем говорите? — холодно поинтересовался Зайдель.
— Конечно, — кивнул Беркович. — И когда говорю, и когда делаю. Инспектор,
— обратился он к Хутиэли, — вы же видите, сережка побывала в сильном огне, в открытом пламени.
— Несомненно, — подтвердил инспектор.
— А господин Зайдель, — продолжал Беркович, — вытащил ее из верхнего слоя золы. Костер догорал, пламя было слабым. Собственно, открытого огня уже вообще не было, только зола продолжала тлеть. Туда, в золу и была брошена сережка. Кто-то ее предварительно подержал в огне. Не здесь, конечно. И я подозреваю, кто это мог быть.
Зайдель бросился в сторону, но патрульный Авнери отреагировал мгновенно — оставил Соню и бросился за актером. Силы были, конечно, не равны…
По дороге в управление Хугиэли сказал сержанту:
— Ты имей это в виду, Борис. Ревность — страшная штука.
— Я не ревнив, — отозвался Беркович. — А Наташа совсем не кокетка, не такая, как эта Соня.
— Кто знает? — вздохнул инспектор. — Говорят, ревность непредсказуема.
— Если я и убью соперника, — твердо сказал Беркович, — то только в состоянии аффекта. Я не стану заранее красть у девушки серьги, обрабатывать их в пламени, устраивать пикник… Бездарный спектакль…
— Что ты хочешь, — прокомментировал Хутиэли. — Зайдель ведь актер, а не режиссер…
Дело второе. СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ
Я не знаю испанского языка, — огорченно сказал сержант Беркович. — Вряд ли от меня будет прок.
— Тебе и не нужно будет говорить по-испански, — успокоил его инспектор Хуnиэли. — Эти господа свободно владеют английским. Они ведь путешествуют по разным странам, прошлый год провели в Европе, так что английский для них — необходимость.
Беркович вздохнул. Дело, которым ему предстояло заняться, было, по его мнению, абсолютно бесперспективным. Во-первых, иностранцы, подданные государства, расположенного по другую сторону Атлантического океана. Во-вторых, совершенно чуждая среда. Беркович никогда не любил цирк, его не интересовали ужимки клоунов, ловкость жонглеров и муки творчества дрессированных животных. И в-третьих, артисты мексиканского цирка вовсе не горели желанием давать показания израильской полиции. Да, убит человек. Ясно, что убил кто-то из своих. Значит, сами и разберемся. Бедняга Офер Симха, снимавший предварительные показания, пришел в бешенство — никто не желал четко отвечать на самые простые вопросы. А теперь инспектор скинул это дело на Берковича, и сержанту предстояло управиться ровно за тридцать шесть часов — именно столько времени мексиканский цирк еще давал свои представления в парке на берегу Яркона. Можно, конечно, задержать мексиканцев еще на двое суток — прокурор безусловно выдаст нужное постановление, — но вряд ли эта задержка улучшит настроение артистов. Если они молчат сейчас, то будут молчать и потом…