Рассказы о верном друге
Шрифт:
— Не бросит она их. Столько мыкалась — и бросить?
— Крепкая дивчина…
Утром стали прощаться. Бросить стадо, и вправду, Малаша отказалась наотрез. Разведчики оставили ей несколько банок консервов, сухарей, соли, пару коробок спичек и обещали довести о встрече с нею до сведения командования, которое, конечно, снесется по радио с партизанским штабом, а там уж партизаны вызволят ее из сиротливого одиночества.
В глазах Малаши стояли слезы, губы вздрагивали, но она была тверда в своем решении. Такой, мужественной и решительной, слабой и сильной одновременно,
Знакомство с Малашей оказалось очень кстати. Малаша превосходно знала свой район (настоящая лесовичка!). Она рассказала, какого направления следует держаться, чтобы избежать встреч с немцами. Особо предупредила о большом торфяном болоте, которое должно попасться на пути.
— Вы его стороной обойдите, стороной, — наказывала она. — Вы его сразу зачуете: дымом пахнет. А если уж доведется идти напрямик, так по торфянику-то идите возле кустов, возле кустов, там тверже, не провалитесь…
Сколько раз потом они с благодарностью вспоминали ее!
Шагать все время лесом, чащобой, без дорог, без тропинок, да еще по заболоченной местности, было изнурительно даже для таких крепких и выносливых людей, какими были Стручков и Майборода. Кроме того, можно было опять сбиться с взятого направления. Поэтому приходилось все же держаться проезжих дорог. Чтобы не попасться на глаза оккупантам и их соглядатаям, приходилось днем скрываться, а идти только ночью.
Начались дожди, затем резко похолодало — зима была не за горами. Майборода вздыхал по своей ридной Украине (там еще тепло!), но, вспоминая, что большая часть Украины занята неприятелем, суровей сдвигал густые черные брови.
Земля была разорена, редкие деревушки, куда иногда подворачивали два товарища, лежали пепелищами. Всюду хозяйничал враг.
Вместо села, где они хотели пополнить запасы провизии и раздобыть пищи для собак, торчали лишь обгорелые закопченные печи да кучи головней. Накопав картошки в огородах, они двинулись дальше, когда в развалинах вдруг кто-то шевельнулся, выпрыгнул на дорогу и побежал за ними. Кошка! Майборода бросил ей кусочек шпика. Она с жадностью проглотила его, затем подошла и, не обращая внимания на собак, стала с мурлыканьем тереться о ноги сержанта и его товарища. Погладив ее, они пошли — она последовала за ними. Они уже отошли с полкилометра от села, а она, мяукая, все бежала за ними, потом остановилась, растерянно смотря на уходящих людей, и потрусила назад.
На молчаливую тяжелую драму наткнулись они в избушке полесовщика, заброшенной на полуостровке, слегка приподнятой над окружающей низменной местностью.
Избушка выглядела необитаемой; а погода стояла промозглая, Стручков и Майборода вымокли, прозябли, тянуло к жилью — обсушиться, согреться у печурки; решили завернуть, приняв все необходимые меры предосторожности на случай нечаянной встречи.
На стук в дверь никто не отозвался — ни человек, ни дворовая жучка. Вошли и окаменели. В чистой светелке не было ни души; на столе стояла бутылочка с соской на горлышке, в которой, очевидно, было молоко; в люльке лежал мертвый младенец.
— Вот
— Им что большой, что маленький, — сумрачно заметил Стручков. — Не жалеют ни скотину, ни человека. Мать родную убьют, только прикажи…
— То верно…
Кто и когда погубил полесовщика и его жену, сами ли они ушли да больше и не вернулись, задержанные неизвестными, но, совершенно ясно, невеселыми обстоятельствами, оставив на произвол судьбы хозяйство и ребенка, или увели их силой недобрые люди — про то знали лишь старые раскидистые ветлы с грачиными гнездами, обступившие низенькую избушку и тесный дворик.
Друзья вырыли яму под самой большой из ветел и похоронили малютку. На коре ствола ножом вырезали дату. Постояли, держа пилотки в руках. Накрапывал дождь.
— Здеся дитё сгибло от голоду, а там Малаша не знает, куда молоко девать, — проговорил Майборода,
Стручков сумрачно смотрел на могильный холмик.
Вот тут-то, после этих молчаливых, опрыснутых мелким осенним дождичком-севунцом похорон вдруг и овладело ими острое желание — яростное, неизбывное желание — всячески противодействовать, мешать, вредить захватчикам, где только можно и чем можно. Не только укрываться, не только пробираться к своим, но и нападать.
— Что прятаться-то, как крысы. Надо бить их, — сказал Стручков. В его голосе была холодная решимость.
Не сговариваясь, они рассудили: будет больше пользы, если они не только вернутся целыми сами, но еще кое-что сделают по пути, например принесут разведывательные сведения. По сути они уже давно разведчики — как отделились от партизан.
Случай шел навстречу.
По всем расчетам, они были уже недалеко от линии фронта. Об этом, в частности, свидетельствовало участившееся движение немецких машин на дорогах. Временами по ночам с востока доносился отдаленный гром артиллерийской канонады.
Иногда, выглядывая из кустов, они подолгу следили за дорогой, считали немецкие танки, артиллерию, грузовики с пехотой.
Шел уже двенадцатый день пути. Все четверо сильно отощали, как-никак ели не досыта, а все время на ногах, знай шагай да шагай. По прямой они давно были бы дома, в своей части. Да где тут думать о прямой, когда приходилось петлять, подобно лисице, заметающей свои следы.
Требовалось пересечь шоссе. Неподалеку послышался шум мотора и стих. Стручков сделал разведку, затем поманил за собой Майбороду.
На обочине дороги стоял черный открытый автомобиль с откинутым верхом. На заднем сиденье, неподвижные, как манекены, возвышались два вооруженных солдата в касках — личная охрана; шофер, тощий белобрысый парень с хрящеватым носом, возился с колесом — спустила шина; в нескольких метрах, на пне, распахнув широкий офицерский плащ, сидел жилистый седоватый майор войск СС и курил. На переносье поблескивало пенсне. Рядом, на другом пеньке, лежал раскрытый золоченый портсигар.
Разведчикам показалось, что они уже видели такой автомобиль, а может — похожий. И этот был без эскорта. Хотя, несомненно, в нем ехала важная птица.