Рассказы о верном друге
Шрифт:
Он дошел с нами до ворот пляжа и, получив, как всегда, вознаграждение, еще долго провожал нас глазами. Мы уже спустились по лестнице вниз, а Мишка, опустив голову и хвост, точно в глубокой задумчивости, все еще стоял и смотрел нам вслед. Потом, когда укладываясь на лежаке, я бросил взгляд вверх, его уже не было видно. На пляж он не заходил — запрещалось, и он знал это.
Появление Мишки вызывало каждый раз прилив воспоминаний у Александра Павловича.
Минувшая фронтовая жизнь вставала перед глазами. Разве может забыться то время, когда Александр Павлович тоже был минером, точнее,
— А что было на Карельском перешейке, когда финны сдавали нам свои укрепления и минные поля! — с увлечением вспоминал Александр Павлович. — Они предъявили свои схемы расположения минных полей, а мы — свои, и наши как будто были точной копией их схем… Сколько они своих людей потеряли, разминируя то, что закладывали сами. А мы с собаками, без единой жертвы, прощупали все в несколько раз быстрее… Вот вам и Шарики да Бобики! Рекордсмен Дик, родом из Ленинграда, отыскал двенадцать тысяч мин. Сколько их на счету у Мишки? Кто скажет…
— Будет шторм, — повторил наш сосед, тучный бритоголовый мужчина с облупленной спиной и наклейкой из бумаги на носу, поглядывая на белые завитки барашков, появившиеся на гребнях волн. Зеркальной гладкости воды уже как не бывало; море с каждой минутой становилось шумнее, все дальше и дальше оплескивая побережье. Оно накатывало с шипением и бульканьем, потом, как бы угасая, убегало назад и снова устремлялось вперед, на штурм суши…
— Ну что ж, шторм так шторм, — философски отозвался Александр Павлович. — Быть у моря и не видеть шторма… я считаю, что тогда не стоило и приезжать сюда!
Шторм бушевал всю ночь. Перед сном мы с Мазориным прошлись по набережной. В море не виднелось ни одного огонька. Воздух был насыщен йодистыми испарениями. Лицо, руки, одежда скоро становились влажными, на губах был привкус соли.
Следующий день был сырым, туманным, и мы не пошли на пляж. Бездельничали дома: я — на постели, с книжкой в руках, Александр Павлович писал письма, потом тоже взялся за чтение. В обычное время не успеваешь проглядывать всего и потому, когда представится возможность, с жадностью накидываешься на журналы, книги.
Наступившее новое утро не принесло изменений. В это время года у Крымского побережья еще не бывает затяжных штормов, длительного ненастья, но все же могут выдаться два-три тусклых дня.
Мы подождали часов до двенадцати, а потом не удержались и надумали вылезти из своей берлоги.
Куда? Ну куда же еще, как не к морю! Ноги сами несут к нему.
С деревьев капало; влага, казалось, проникала во все поры тела. Пляж был пустынен, хотя море уже начинало успокаиваться. Лишь редкие парочки бродили в отдалении.
Мы решили спуститься к воде. Ворота были приоткрыты, дежурная — поскольку купанье еще не возобновилось — отсутствовала.
Где он скрывался, когда не был занят поисками пропитания, в какой норе отлеживался после беготни по городу?
Очевидно, не встретившись с нами в обычный час на базаре, он отправился искать нас здесь.
— Что, соскучился? — ласково потрепал его Александр Павлович. — Ах ты, рыжий!…
Он обернулся вопросительно ко мне:
— Возьмем его с собой? Сегодня никого нет, можно… И Мишка как будто понимал, что раз пляж пуст — можно последовать за нами: не заставил себя просить. Он явно был счастлив находиться около нас. Никто не гонит, не обижает — это ли не высшая радость для бродячей собаки!
Я плохой пловец. Но Александр Павлович — совсем мне не ровня. Он не удержался от искушения и, благо надзор отсутствовал, все-таки, как он выражался, окунулся разок. Я, пока Мазорин купался, сидел около его одежды, а Мишка бродил по отмели, разнюхивая в песке крохотных моллюсков и рачков. Привычка к отыскиванию пищи говорила в нем, по-видимому, даже здесь.
— Александр Павлович!… Товарищ гвардии майор!… — донеслось вдруг сверху, когда Мазорин, отряхнувшись, как утка, заканчивал одеваться.
Протягивая руки к Мазорину, к нам спешил какой-то незнакомый мне мужчина средних лет.
— Александр Павлович!
— Жарков?!
— Он самый…
Они крепко, по-мужски, обнялись и расцеловались.
— Однополчанин, — представил мне его Александр Павлович. — Вместе воевали…
— Жарков, Семен Петрович, — отрекомендовался тот, козыряя по-военному. — Находился под командой товарища гвардии майора…
— Подполковника, — поправил Александр Павлович. — Времени-то сколько прошло? Можно прибавить звездочку…
— …виноват, подполковника! По гражданской одежде не видно, сам не догадался!
— Как здесь оказался?
— Как и вы: приехал отдыхать!
— Бывший вожатый, старшина взвода, — пояснил мне Мазорин.
— Сколько мы с Александром Павловичем солдатских щей из одного котла выхлебали!…
— А сколько обучили собак? Нашли мин? Не сосчитать!
— Точно: что верно, то верно… А это что, ваша? — показал Жарков на Мишку, который, словно заинтересовавшись этим обменом дружескими восклицаниями, подошел и прислушивался к разговору, предварительно обнюхав бывшего старшину.
— Да вот, приблудился к нам… Хозяина нет…
— Видать, смирен?
Жесткой рабочей рукой Жарков провел по голове собаки, похлопал по боку. Пес несмело вильнул хвостом.
— Будешь смирным, когда заступиться некому… Мы пошли к выходу с пляжа, продолжая говорить про Мишку.
— Взять себе не могу: два кобеля — будут драться, — сказал Александр Павлович, как бы оправдываясь перед сеттером.
Он уже не первый раз заговаривал о том, чтобы как-то пристроить Мишку. Жалко: заслуженный пес — а не при месте! Взял бы сам, но после Альфа, своей предыдущей собаки, привезенной с фронта и околевшей от старости, Мазорин уже успел вырастить нового пса — Фая… Два самца — действительно станут грызться. Я уверен, что, если бы не это обстоятельство, Мишка давно уже был бы подобран Мазориным и получил права гражданства в его доме!