Рассказы о золоте

Кравков Максимилиан Алексеевич

Сзади поднялся крик. Под кем-то упала лошадь. Бандит оглянулся. Рысившие сзади остановились. Боясь возбудить подозрение, Терентий Иванович потянул поводья.

— Чего уперся! — бешено гаркнул на него бандит, — нагайки хочешь!

Оба шли быстрой рысью, оставили далеко отставший отряд. В тайге дорога петляла неожиданными поворотами. Местность сразу стала знакомой — приближался Холодный Ключ.

Последний отверток налево к избушке Корнея Липатова. А направо, на долгие версты, пойдет дорога к заимкам по ровному

и открытому месту.... Вспомнил это Терентий Иванович — точно глянул в свою могилу.

Шумно дышали кони, дымили паром, несли вперед.

— Хватит! — сказал себе вдруг Терентий Иванович, и, с хода, застопорил лошадь...

Шоркнул коленом в колено бандита. Извернулся и грянул своим кулаком в небритый его подбородок! Только ляскнули зубы, крыльями вскинулись рукава, и бандит, как мешок, вылетел из седла...

Дыбом взбросилась его лошадь и, скачком обогнав Терентия Ивановича, замелькала вперед.

Приятно бросить врагу свое торжество перед смертным часом!

Терентий Иванович, ожидая удара пули, оглянулся назад. Но крутой поворот дороги был еще пуст. Еще не доехали задние.

Тогда Терентий Иванович ударил лошадь, пригибаясь к луке в безумной скачке! Пробегали кусты, свистели комки, вырывавшиеся из-под копыт...

Вот налево изба Корнея. Ни души на дворе. Прямо дорога к заимкам и по ней, едва видная, скачет бандитская лошадь.

Терентий Иванович спрыгнул с коня и пугнул его шапкой. Лошадь бросилась по дороге, догоняя передовую.

В три прыжка перемахнул Терентий Иванович к заплоту. Подбежал к кладовушке, оглянулся и полез в заскрипевшую дверь, в спасительную темноту...

И тотчас же тень легла у порога — перед входом стоял Корней!

Терентий Иванович выпустил дверную ручку и медленно отступил в глубину...

Корней без слова смотрел на его лицо, упорно, пытливо и удивленно. Сразу, взмахом руки, захлопнул дверь, завозился и звякнул замком. И ушел, поскрипывая снегом.

Запер!

— Сам в тюрьму прибежал, — сказал Терентий Иванович, горько усмехаясь.

Захватил на случай пудовую гирю и подошел к двери. В доске золотилась широкая щель. Припал к этой щели, увидел солнечный день, заплот и дорогу. И спину Корнея, остановившегося на дворе.

Видел, как вылетели из тайги бандиты. Сразу осаженные кони сбились в косматую кучу, прыгали на-дыбы. Гвалт кружился над взбешенной шайкой! Ружья уставились на Корнея.

— Говори, куда пробежал!

— Подъезжай, — укажу! — отозвался спокойно Корней, без торопливости подходя к заплоту.

Всадники круто свернули. Толпой лошадиных морд и потных, трясущихся лиц притиснулись к воротам.

Корней помолчал и, не дрогнув, вытянул руку.

— Вон по дороге к заимкам — без ума проскакал!

Пронеслись и забылись минуты, и опять Терентий Иванович стоял на дворе, под солнцем, перед пустой дорогой. Пристегивал

лыжи. А Корней торопил:

— Скорей, Терентий, скорей, пока не вернулись!

И впервые дрожали у Терентия Ивановича руки. Дрожали от такой победы, которую никогда еще не одерживал он...

Где-то, вдали за тайгой, дробно застукала очередь пулемета.

Самородок

Золотой самородок в двенадцать фунтов — это лепешка с ладонь. А попробуйте ее приподнять со стола!

Сидим мы в заезжем доме Нейнинского прииска и, конечно, выпиваем. Но аккуратно, без шума, потому что в казенных квартирах спиртные напитки не разрешаются.

Очень чувствую я себя хорошо — отправляемся завтра в дальнюю тайгу всей артелью. Надоело здесь граммы сшибать, хотим настоящее золото вспомнить!

Вожаком — Иван Миронович. Не вытеки глаз у него позапрошлым летом от взрыва, — красивый бы был мужчина.

Бородища черная, будто фартук к губам подвязан. Шаровары из плиса, приискательские — по-старинке, штанина в метр шириной!

Разговариваем мы натурально, о том и о другом.

Как Никишка Попов на пари простенок лбом вышибал, и смеемся. Гармонист баян понужает — гуляй, братва-летучка!

Ванька не смог стерпеть — ударил вприсядку. Половицы поют, по окошкам дребезг, на столе самовар танцует.

Приходит хозяйка — Матрена Ивановна.

— Вы бы, товарищи, говорит, потише? А то коровам спать не даете!

Толстущая. Кругом обойди, и ночь прошла! Вот какая.

И тут замечаю я старичка.

Пришипился в уголок. С холоду иль с похмелья трясет головой, голодными глазами на нас глядит. Незнакомый старичок и древний.

Толкаю я локтем Ивана Мироновича — надо бы, говорю, пригласить!

— А что же? — отвечает. — Гулять так всем! Иди-ка сюда, почтенный!

Старичок подошел, ни жив и ни мертв стоит, словно счастью своему не верит.

Наливает ему Иван Миронович стакан — кушай!

Поморщился, приложился, тянул-тянул, выпил.

— А теперь, говорю, садись, будешь гостем. Можешь даже чего-нибудь съесть.

Старик от еды отказался. Почали мы еще четвертуху и опять старику — бокал. Угостился он, да как заплачет! В голос.

— Милые вы мои, говорит, — перед смертью утешили! Век не забуду...

И начал расспрашивать, кто мы такие да куда собрались. Жалеет:

— Был бы я помоложе, пошел бы с вами.

Куда же итти — ему лет может быть сто или больше. Маленький, гнутый, как червяк сушеный.

— Бергал я, родные мои, — говорит, — нашими кровью да потом все россыпи здешние крещены!

Уважительно эти слова принимаем, даже Ванька, на что жеребец — морда с котел, и тот не гогочет.

— Сочувствуем, — говорю, — старичок. Выпей еще!