Рассказы-путешествия
Шрифт:
Но самое прекрасное и дорогое воспоминание о Флоренции – это Фьезоле. Если человек побывал во Фьезоле, он уже имеет представление о том, как выглядит рай.
Фьезоле – старинное поселение этрусков, в нескольких километрах от Флоренции. Дорога уходит круто вверх, вьется вокруг холма спиралью. Дача Анатоля Франса. Холм, на котором Леонардо да Винчи испытывал летательный аппарат. Мимо, мимо. Наверх. Еще выше. И вот мы над Флоренцией. Отсюда она видна не так, как с площади Микеланджело. Там она как на цветной открытке. Здесь все живое. Флоренция
Город, ржавый от черепицы, полоска Арно, сады – все это, подернутое золотистой дымкой, так прекрасно. А само Фьезоле – его желтые охряные домики, крошка мэрия, памятник перед мэрией – два встретившихся всадника-гарибальдийца или сам Гарибальди и король Виктор-Эммануил, сидя на конях, пожимают друг другу руки. И яркие сувениры из раскрашенной флорентийской соломы. И восточные сласти. И маленький ресторан с летней верандой и садиком над обрывом. И вдруг могила двух карабинеров, спасших жизнь десяти заложникам в последней войне.
И опять дорога к монастырю, все в гору, в гору. Чей-то дворик – виноградные лозы, апельсиновое дерево в оранжевых плодах, олеандры. Травка между плитами камней, черепичная крыша сарая. А вот и хозяйка! У лавочки, в воротах дворика, пожилая темноглазая женщина, бывшая красавица лет за пятьдесят, торгует цветной соломой.
И наконец – сам монастырь. Запах увядающих цветов, сумеречный свет с неожиданной яркой голубизной в прямоугольнике входной двери. Веранда и внутренний дворик. Теперь квадрат синевы – над головой. Поют канарейки, фонтанчик журчит. Яркие цветы, герань. Все игрушечное, неземное. И вдруг фигурка на стене, терракота – подарок дочери Альберта Эйнштейна.
В монастыре – кельи. Теперь это музей. Кельи пусты, словно старый опустевший улей. Скамьи, на которых спали монахи, кое-где посыпаны травой. Молитвенник. А в узких оконцах – голубизна, Флоренция в дымке, жизнь и мечта о жизни.
В Санта-Кроче мы пришли после Фьезоле. Уже смеркалось. Мне особенно хотелось постоять у могилы Микеланджело, у его плохонького надгробия. Что поделать! Когда умирает великий скульптор, над его прахом бездарность справляет свое торжество. Гробницы Галилея, Россини, Макиавелли…
Нет, нельзя великим людям ни жить вместе, ни лежать рядом в могилах. Это противоестественно и мешает глубине переживания. Вот в Пантеоне, когда заиграли «Аве, Мария», мы думали только о Рафаэле, ибо он один «стоит мессы».
Возле церкви Санта-Кроче на площади бегала ребятня, дралась с мальчишками толстая смуглая девочка с маленькими сережками в ушах и резким голосом. Настоящая маленькая итальянка с огненным сердитым взглядом, заводила среди детей.
Это типично итальянская площадь, закрытая со всех сторон тесно поставленными домами. На скамейках сидели старики, женщины с детьми. Тут же, слева от Санта-Кроче, магазин-мастерская итальянской майолики.
Ночью был ветер, и постукивало жалюзи за нашим окном, как постукивало оно за всеми окнами этого чудесного города. Жалюзи в нем поднимают, как парус, теми же движениями, перехватывая ремень поочередно двумя руками.
Утром, солнечным, ясным, ветреным, мы поговорили
Черные и белые халатики школьников делают мальчиков и девочек похожими. Родители провожали в школу детей. Завтраки в чемоданчиках. Милые невыспавшиеся и оживленные лица…
Сначала я опишу Милан, а потом Венецию. Не знаю почему. Просто так хочется. Потому что Милан для меня стал самым нетуристским городом в Италии. Я знаю, что и Хемингуэй любил Милан. Это настоящий, реальный город. Город, где можно жить.
От Вероны до Милана мы ехали в кромешном молоке тумана. Ехали только потому, что это была автострада, где движение упорядочено. У Чезаре долго потом ломило виски и болели глаза от напряжения. Роберто сидел рядом и тоже напряженно вглядывался в белесую пелену. И вот – Милан. Первые красавцы полицейские. Огромные парни-гвардейцы в касках, с добрыми лицами великанов. Первые проститутки вышли на перекрестки в поисках работы, Роберто крикнул одной: «Желаю удачи!»
Наш «Альберто делла Национи», как все наши отели, возле вокзала. Хороший отель, собственность авиакомпании. Даже на коврике в ванной – что-то авиационное.
Прохладный номер. Ничего лишнего. Здесь не задерживаются надолго. Кормят нас в квартале от отеля, в «Валентине» – скверном ресторанчике. При самом отеле – только завтраки.
Туманный, серенький октябрьский день. Очертания небоскреба Пирелли, высокого и плоского, как плитка шоколада. Трудно представить себе, что внутри этой плитки – комнаты, лифты. А в общем, красивое и необычное здание.
С утра – музеи. Миланский собор с его готическими сосульками. Я не очень люблю чистую готику. Понравилась мне площадь собора с голубиной метелью и полоса на полу собора, по которой ложится в мрачном полумраке солнечный луч. Витражи, их желто-красно-лиловый рисунок.
Кастелло Сфорцеско – суровый замок, окруженный рвами и подъемными мостами.
«Пьета Ронданини» – последняя «Пьета» Микеланджело. Христос и Мария. Можно сказать, что Микеланджело умер, работая над этой вещью. Марию он всюду изображал молодой. Я думаю, что и в этой работе, закончи он ее, она тоже была бы молодой, хотя многие считают, что здесь он хотел сделать ее старой.
В этой работе, где всего две фигуры, трудно сказать, что еще хотел добавить или, верней, убрать Микеланджело. А может быть, он разбил бы ее своим молотком?
Но самое главное, что есть в Милане, – это «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Фреска на алтарной стене трапезной монастыря делле Грация.
Простая, строгая зала, без всяких художеств и украшений. Американская бомба, разрушив всю трапезную прямым попаданием, чудом сохранила эту стену.
Длинный стол, ученики, в середине – Иисус Христос. За его спиной в окнах – голубое небо, пейзаж… И в пасмурном Милане мы угадываем: там, за окнами, нарисованными на стене и отодвинувшими стену, – Флоренция. Это ее краски. Все фигуры за столом живы и выразительны. Они живы в будничном смысле и приближаются к героям наших дней и книг.