Рассказы разных лет
Шрифт:
Ничего на это не ответив, я развернулся по-строевому и твердым шагом вышел из кабинета.
Навстречу торопливо шли озабоченные слушатели, а мне припомнился недавний экзамен по высшей математике, сданный весьма успешно. Завтра должен сдавать курс высшей физики. Как мне быть? Сдавать физику или бежать к Леваневскому? Как я ни боролся с собой, но в отделении о разговоре с начальником академии никому ничего не сказал и сразу уехал домой в Вадков-ский переулок, где у нас с женой была одна, но очень уютная комнатка в коммунальной квартире.
До поздней ночи я просидел
— Гаси свет! Ложись спать, а то утром тебя не разбудишь.
Но напрасно опасалась жена — ранним утром я заявился в академию, чтобы своевременно построить отделение для осмотра.
Большинство имело уставший вид — свидетельство ночных стараний перед экзаменом. Но все были безукоризненно побриты и одеты, в хорошо отглаженных гимнастерках и брюках и в начищенных до блеска сапогах. Мне ничего не оставалось, кроме как объявить порядок сегодняшнего дня и пожелать отделению сдать курс высшей физики на «пять».
Ожидая вызова экзаменационной комиссии, я стал вспоминать вчерашний разговор с А. И. Тодорским, но когда мне предложили выбрать билет, то вновь Леваневский, и АНТ-25, и Северный полюс, и Сан-Франциско словно провалились сквозь землю. В билете вопросы были довольно знакомые, и я сразу попросил у председателя комиссии разрешения подготовить решения задач и тезисы ответов на доске. Экзаменаторы посмотрели на меня словно на умалишенного, а один из них сказал:
— Чего вы спешите? Садитесь, все обдумайте, подготовьте ответы, а потом уже к доске…
Я повторил просьбу. Комиссия насторожилась, председатель пожал плечами, но возражать не стал.
На большой доске я выписал условия и решения нескольких задач, а на малой сделал заметки для устных ответов. Конечно, эта торопливость мне не обошлась даром: кое-где спотыкался, иногда был озадачен поставленными неожиданно дополнительными вопросами и в результате — четверка. Я был доволен, но председатель не упустил случая громко сказать:
— Вас подвела профессиональная привычка решать все быстро, с ходу. А здесь следовало не торопиться, и вы бы заслужили более высокую оценку.
С экзаменами покончено, и можно немного расслабиться. Но начальник академии неожиданно громко сказал:
— Товарищ Байдуков! Подойдите ко мне!
Разговор с комкором А. И. Тодорским мне ничего хорошего не предвещал. Но Александр Иванович, к моему удивлению, протянул мне руку:
— Вы молодец! Все же сдали физику, — сказал ком-кор и, взяв меня под руку, вывел из класса и добавил: — Ценю, что хорошо владеете собой, но не терплю недисциплинированности!..
Мне было ясно — начальник академии напоминает о вчерашнем приказании. Я покраснел от стыда, но решил отразить наступление начальника и пробормотал:
— Товарищ комкор! Не смог узнать ни телефона, ни адреса Леваневского — справочные ничего не дают…
— Вот уж не ожидал, что вы такая размазня! Могли бы узнать у Ляпидевского или Доронина… Но я вижу, что вы не очень торопитесь исполнить объявленный вчера вам приказ. Ну-ка, пойдемте ко мне! Секретарь вам немедленно даст все сведения…
Действительно,
— Спасибо, Александр Иванович! Сегодня предстану перед своим пока что фантастическим командиром!
— Вот и отлично! Желаю вам успеха! — пожимая мне руку, говорил на прощание начальник академии.
Вернувшись домой, из рук жены я получил правительственный пакет, в котором было приглашение С. А. Леваневского прибыть к нему на квартиру в следующий вечер.
Сигизмунд Александрович сказал, что для полета меня рекомендовали А. В. Беляков, А. Б. Юмашев и сам Я. И. Алкснис.
Мне предстояло поучить инициатора перелета слепым полетам на самолете Р-5, самому изучить астрономическую и радиотехническую навигацию и в короткое время стать воздушным радиотелеграфистом высокого класса. Кроме того, я должен овладеть пилотированием АНТ-25 и испытать на нем и на Р-5 целый ряд новых приборов…
Стало ясно: дел чрезвычайно много, а времени мало. Но мы дружно взялись за неизведанные дела.
…Весной 1935 года часто стояли туманы, когда никто не помышлял о полетах. А мне и штурману Левченко нужно было быстрее испытать солнечный указатель курса нашей отечественной конструкции.
Прошло два дня, а туман стал еще плотнее, видимость снизилась до 100 метров. Наш самолет Р-5 с дополнительными баками стоял в полной готовности для выполнения задания.
С. А. Леваневский в тот день несколько раз звонил мне, допытываясь о наших намерениях. По тону разговора командира экипажа АНТ-25 можно было подумать, что он разочарован своим пилотом. Меня это немного задело, и я решил через час вылетать. Левченко только пожал плечами и пошел за маршрутной картой на Севастополь, а я, приказав механику готовить самолет, направился к начальнику центрального аэродрома Райвичеру, чтобы договориться о вылете.
С Райвичером мы были давно знакомы. Я рассказал ему, что собираюсь вылетать и прошу обеспечить линию огней направления взлета.
— Ты это серьезно? — удивился он.
— Нужно позарез! — ответил я твердо.
— Сегодня аэродром закрыт. Ты что, ослеп? Не видишь тумана?
— Мне обязательно нужно.
Начальник аэродрома тут же позвонил начальнику авиагарнизона и доложил о нашем споре.
Минут через двадцать в кабинете стоял такой шум, что от колебания воздуха туман на аэродроме мог запросто рассеяться и мы с Левченко спокойно бы улетели.
Но чуда не произошло. Туман сгущался, а два больших начальника рычали, смотря на меня как на врага.
Тут я вспомнил о мандате. Этот документ за подписью Алксниса предписывал всем авиачастям и аэропортам оказывать мне содействие при выполнении задания. Достал его из кармана гимнастерки и положил перед начальником авиационного гарнизона в чине комбрига, о котором говорили многие как о человеке весьма вежливом,
Комбриг бумагу досадливо отодвинул от себя.
— Что вы показываете бумажки, когда сами порете несусветную чушь, требуя, чтобы при этаком тумане вас выпустили в полет?