Рассказы (сборник)
Шрифт:
Возвращая их, Зотов заметил:
– Да вам жарко. Вы разденьтесь.
– Да, – согласился Тверитинов и снял суконник. Он затруднился, куда его деть.
– Вон, на диван, – показал Зотов и даже сделал движение положить сам.
Теперь обнаружились латки, надорванность, разнота пуговиц летней обмундировки Тверитинова и неумелость с обмотками: свободные витки их сползали и побалтывались. Вся одежда такая казалась издевательством над его большой седоватой головой.
Зотов уже не сдерживал симпатии к этому уравновешенному человеку, не зря так сразу понравившемуся ему.
– А кто вы сами? – с уважением спросил он.
Грустно заворачивая карточки в оранжевую бумагу, Тверитинов усмехнулся своему ответу:
– Артист.
– Да-а? – поразился
(Сейчас-то он менее всего походил!..)
– …Заслуженный, наверно?
– Нет.
– Где ж вы играли?
– В Драматическом, в Москве.
– В Москве я только один раз был – во МХАТе, мы экскурсией ездили. А вот в Иванове часто бывал. Вы – ивановский новый театр не видели?
– Нет.
– Снаружи – так себе, коробка серая, железобетонный стиль, а внутри – замечательно! Я очень любил бывать в театрах, ведь это не просто развлечение, ведь в театрах учишься, верно?..
(Конечно, акты о сгоревшем эшелоне кричали, что в них надо разбираться, но на то нужно было полных два дня всё равно. А лестно познакомиться и часок поговорить с большим артистом!)
– В каких же ролях вы играли?
– Многих, – невесело улыбнулся Тверитинов. – За столько лет не перечислишь.
– Ну всё-таки? Например?
– Ну… подполковник Вершинин… доктор Ранк…
– У-гм… у-гм… – (Не помнил Зотов таких ролей.) – А в пьесах Горького вы не играли?
– Конечно, обязательно.
– Я больше всего люблю пьесы Горького. И вообще – Горького! Самый наш умный, самый гуманный, самый большой писатель, вы согласны?
Тверитинов сделал бровями усилие найти ответ, но не нашёл его и промолчал.
– Мне кажется, я даже фамилию вашу знаю. Вы – не заслуженный?
Зотов слегка покраснел от удовольствия разговора.
– Был бы заслуженный, – чуть развёл руками Тверитинов, – пожалуй, здесь бы не был сейчас.
– Почему?.. Ах, ну да, вас бы не мобилизовали.
– Нас и не мобилизовали. Мы шли – в ополчение. Мы записывались добровольно.
– Ну так добровольно записывались, наверно, и заслуженные?
– Записывались все, начиная с главных режиссёров. Но потом некто после какого-то номера провёл черту, и выше черты – остались, ниже черты – пошли.
– И было у вас военное обучение?
– Несколько дней. Штыковому бою. На палках. И как бросать гранаты. Деревянные.
Глаза Тверитинова упёрлись в какую-то точку пола так прочно, что казались остеклелыми.
– Но потом вас – вооружили?
– Да, уже на марше подбрасывали винтовки. Образца девяносто первого года. Мы до самой Вязьмы шли пешком. А под Вязьмой попали в котёл.
– И много погибло?
– Я так думаю, в плен больше попало. Небольшая нас группка слилась с окруженцами-фронтовиками, они нас и вывели. Я даже не представляю сейчас, где фронт? У вас карты нет?
– Карты нет, сводки неясные, но я так могу вам сказать: Севастополь с кусочком наш, Таганрог у нас, Донбасс держим. А вот Орёл и Курск – у них…
– Ой-йо-йо!.. А под Москвой?
– Под Москвой особенно непонятно. Направления уже почти дачные. А Ленинград – тот вообще отрезан…
Лоб Зотова и вся полоса глаз сдвинулись в морщины страдания:
– А я не могу попасть на фронт!
– Попадёте ещё.
– Да вот разве потому только, что война – не на год.
– Вы были студент?
– Да! Собственно, мы защищали дипломы уже в первые дни войны… Какая уж там защита!.. Мы должны были к декабрю их готовить. Тут нам сказали: тащите, у кого какие чертежи, расчёты, и ладно. – Зотову стало интересно, свободно, он захлёбывался всё сразу рассказать. – Да ведь все пять лет… Мы поступали в институт – уже поднял мятеж Франко! Потом сдали Австрию! Чехословакию! Тут началась мировая война! Тут – финская! Вторжение Гитлера во Францию! в Грецию! в Югославию!.. С каким настроением мы могли изучать текстильные машины?! Но дело не в этом. После защиты дипломов ребят послали сразу на курсы при Академии моторизации-механизации, а я из-за глаз отстал, очень
Вася знал, что не время сейчас болтать, вспоминать, но уж очень был редок случай отвести душу с внимательным интеллигентным человеком.
– Да вы курите, наверно? – опомнился Вася. – Курите же, пожалуйста… – он скосился на догонный лист… – Игорь Дементьевич. Вот табак, вот бумага – мне выдают, а я не курю.
Он достал из ящика пачку лёгкого табака, едва начатую, и подвинул Игорю Дементьевичу.
– Курю, – сознался Игорь Дементьевич, и лицо его озарилось предвкушением. Он приподнялся, наклонился над пачкой, но не стал сразу сворачивать, а сперва просто набрал в себя табачного духу и, кажется, чуть простонал. Потом прочёл название табака, покрутил головой: – Армянский…
Свернул толстую папиросу, склеил языком, и тут же Вася поджёг ему спичку.
– А в ватных одеялах – там никто не курит? – осведомился Зотов.
– Я не заметил, – уже блаженно откинулся Игорь Дементьевич. – Наверно, не было ни у кого.
Он курил с прищуренными глазами.
– А что вы упомянули о тридцать седьмом? – только спросил он.
– Ну, вы же помните обстановку тех лет! – горячо рассказывал Вася. – Идёт испанская война! Фашисты – в Университетском городке. Интербригада! Гвадалахара, Харама, Теруэль! Разве усидишь? Мы требуем, чтобы нас учили испанскому языку, – нет, учат немецкому. Я достаю учебник, словарь, запускаю зачёты, экзамены – учу испанский. Я чувствую по всей ситуации, что мы там участвуем, да революционная совесть не позволит нам остаться в стороне! Но в газетах ничего такого нет. Как же мне туда попасть? Очевидно, что просто бежать в Одессу и садиться на корабль – это мальчишество, да и пограничники. И вот я – к начальнику четвёртой части военкомата, третьей части, второй части, первой части: пошлите меня в Испанию! Смеются: ты с ума сошёл, там никого наших нет, что ты будешь делать?.. Вы знаете, я вижу, как вы любите курить, забирайте-ка эту пачку всю себе! Я всё равно для угощения держу. И на квартире ещё есть. Нет уж, пожалуйста, положите её в вещмешок, завяжите, тогда поверю!.. Табачок теперь – «проходное свидетельство», пригодится вам в пути… Да, и вдруг, понимаете, читаю в «Красной звезде», а я все газеты сплошь читал, цитируют французского журналиста, который, между прочим, пишет: «Германия и СССР рассматривают Испанию как опытный полигон». А я – дотошный. Выпросил в библиотеке этот номер, подождал ещё дня три, не будет ли редакционного опровержения. Его нет. Тогда иду к самому военкому и говорю: «Вот, читайте. Опровержения не последовало, значит, факт, что мы там воюем. Прошу послать меня в Испанию простым стрелком!» А военком как хлопнет по столу: «Вы – не провоцируйте меня! Кто вас подослал? Надо будет – позовём. Кру-гом!»
И Вася сердечно рассмеялся, вспоминая. Смеховые бороздки опять легли по его лицу. Очень непринуждённо ему стало с этим артистом и хотелось рассказать ещё о приезде испанских моряков, и как он держал к ним ответную речь по-испански, и расспросить, что и как было в окружении, вообще поговорить о ходе войны с развитым, умным человеком.
Но Подшебякина приоткрыла дверь:
– Василь Васильич! Диспетчер спрашивает: у вас есть что-нибудь к семьсот девяносто четвёртому? А то мы его на проход пустим.