Рассказы. Повести. Легенды
Шрифт:
После обыска двоих отпустили, а третьему через минуту всадили в висок пулю, и он первою жертвой молча упал на рельсы, и первая кровь заалела в снегу.
Группы солдат все подходили и подходили. Наконец, на станции образовалась войсковая часть с офицерами и командирами.
– - Стой! Кто идет?
– крикнул офицер, хватая за воротник человека в тужурке и в красной фуражке, переходившего рельсы.
– - Помощник начальника станции, иду на дежурство по долгу службы.
– - Фамилия?
– - Смирнов.
– - А!! Вас-то нам и нужно!
Его отозвали в комнату
– - Даем срок полчаса. Не назовете - расстрел!
– - Поезд я пропустил, это верно, - отвечал Смирнов.
– Но кто сидел в вагонах, разве я могу это знать?
– - Имена! Имена!
– заревели семеновцы.
– Полный список всех удравших товарищей! Торопитесь.
– - Я не могу их знать. Я не знаю.
Тогда его подвели к каменной водокачке и приставили к лицу револьвер.
– - В последний раз: имена!
– - Я же не знаю, кто садился в Москве в вагоны. Мое дело - путь, а не лица.
В ответ грянули три выстрела, один в лицо, другой в затылок, третий в висок.
– - Мы пришли сюда не миловать, но карать.
– подтвердил солдатам полковник.
– Поэтому требую от вас верности, мужества и решительности.
Он разделил своих солдат на отряды, одних отправил по левую сторону насыпи полотна обыскивать население, других - по правую сторону, а часть оставил при станции.
– - Никому пощады! Арестованных не иметь!
– напутствовал он солдат и офицеров.
– Ни за какие поступки, ни за какие ошибки вы ответственны не будете, кроме как за пощаду. Крамолу и революцию нужно вырвать с корнем, раз и навсегда! Это наш долг перед царем и отечеством. В добрый путь! Ожидаю от вас успехов.
– - Рады стараться, ваше высокоблагородие!
– громко и твердо отвечали солдаты привычные слова, не разбираясь в существе даваемого обещания.
И они пошли.
У офицеров были поименные списки и фотографии дружинников и главарей, но почти никого из них они не заставали дома. Большинство успело скрыться, а оставшиеся захватывались, допрашивались и отпускались домой. Но, когда они отходили шагов на десять - двадцать, им в спину пускались залпы, и они падали. Раненых добивали штыками.
С раннего вечера и до полуночи по селению бродили семеновцы с ружьями, штыками и револьверами, отыскивая дружинников и революционеров, сея вокруг себя ужас и смерть. То здесь, то там раздавались ружейные залпы; то слышались отдельные выстрелы, то какие-то страшные выкрики среди зловещей тишины. Иногда голосили бабы, вопили, рыдали - и либо залп, либо сухой револьверный выстрел был им ответом. События шли одно за другим с поразительной быстротой. В несколько часов все обыски были закончены. В станционную комнату приведено было человек двадцать, и никто из них не знал, что они арестованы и что их ожидает. Все думали, что их вызовут к офицерам и те выяснят нелепость их ареста. Но участь многих из них была уже решена.
В дом Щукина также входили солдаты.
– - Где здесь оружие? Сдавайте без разговоров!
– - Нет здесь никакого оружия, - отвечала Девяткина.
– И никогда не было.
– - А ты сама кто такая?
– -
– - А ты кто такой?
– спрашивали Лариона Ивановича.
– - Я ее муж. Официант из Москвы. Вчера на возу приехал. Проведать семейство.
– - А ты кто?
– спрашивали Федю.
– - Я Щукин.
– - Щукин! Давно ищем такого. Айда с нами.
Они разломали печку, ища в ней оружие, подняли половицы, взломали шкаф, вспороли постели и, ничего не найдя, увели молчаливого Федю с собой, ударив его на всякий случай прикладом по шее.
На другой день, когда зимние сумерки спозаранку начали окутывать дороги, хижины и горизонты, но виднелись еще в сером тумане соседние строения и прохожие люди, под солдатским конвоем от станции вдоль платформы повели нескольких человек; пересекли путь, вышли потом на Слободскую улицу и мимо щукинского домика направились к баням, замыкавшим дорогу. Люди глядели на все шествие из своих окон и с проезжей дороги и тревожно молчали.
– - Ухтомского ведут, - шептали некоторые, угадывая в сумерках знакомую фигуру машиниста.
– Крылова тоже ведут... и этих, пятерых... с тормозного завода.
Видел все это из своего окна и Ларион Иванович. Он молча схватил шапку и пошел.
– - Куда ты? Куда? Не суйся, - кричала, как обезумевшая, жена.
– Федю неведомо куда девали. Теперь ты уйдешь!
Она бросилась на скамейку и завопила громко и с надрывом, по-старинному, несколько нараспев, как не плакали бабы, может быть, уже лет двести. Но Девяткин был неумолим. Он ничего не ответил и вышел за ворота. До бань было всего три дома, а там начинался лес. У этого леса и остановились солдаты. Начальник приказал повернуть всех приведенных лицом к роще. Но Ухтомский отказался.
– - Я не боюсь смерти, - сказал он спокойно.
Тогда ему хотели завязать глаза, но он и от этого отказался.
– - Поезд с дружинниками ушел из ваших рук только благодаря мне. Я знал, на что иду, и знал вперед, что вы меня расстреляете, если попадусь вам. Кого было нужно спасти, все спасены, и вам не достать их. Мое дело сделано честно. Теперь делайте ваше дело. Командуйте, господин офицер. Не томите.
Девяткин закрыл лицо руками и бросился бежать обратно к дому. Зубы его стучали, язык онемел. В это время раздался залп, а через несколько секунд второй, а еще через две-три секунды одинокий револьверный выстрел.
Очевидно, кого-то добивали.
На третий день два воза с трупами остановились у кладбища, окруженные полицией, жандармами и солдатами.
Широкая и просторная братская могила была уже заготовлена. Убитых брали с воза за ноги, за головы и подносили к яме; здесь принимали их другие, стоявшие в глубине ямы, и укладывали рядами.
Девяткин стоял среди зрителей. Здесь были не только просто любопытствующие, но и близкие, друзья убитых, поневоле молчаливые и внешне покорные. Молчание стояло жуткое и торжественное. Мимо них проносили труп за трупом. Вдруг Ларион Иванович похолодел и задрожал мелкой дрожью, как в лихорадке, так что зубы его не попадали один на другой. Он увидел Федю с штыковою раной в горло и в живот, с запекшейся кровью.