Рассказы. Прощай, оружие! Пятая колонна. Старик и море
Шрифт:
Филип. Какой же от тебя прок?
Дороти. Ты сам знаешь — ты должен знать.
Она плачет.
Филип. Ах, это.
Дороти. Так мало это для тебя значит?
Филип. Это такая вещь, за которую не следует платить слишком дорого.
Дороти. Значит, я — вещь?
Филип. Да, и очень красивая вещь. У меня никогда не было такой чудесной вещи.
Дороти. Я очень рада, что ты это сказал. И я очень рада, что сейчас день. А теперь — убирайся вон отсюда.
Филип (смеясь). Нет. Но я готов с тобой согласиться.
Дороти. Да, так и знай. Ты — никуда не годная, испорченная вещь. Никогда дома не бываешь. Бегаешь где-то целыми ночами. Грязный, неряха, распущенный. Дрянная вещь. Мне просто понравилась упаковка, вот и все. И я очень рада, что ты уходишь.
Филип. Правда?
Дороти. Да, правда. Только незачем было рассказывать про все эти места, раз мы туда не поедем.
Филип. Мне очень жаль. Это была недобрая шутка.
Дороти. Пожалуйста, только не будь добрым. Ты просто ужасен, когда ты добрый. Только добрые люди смеют быть добрыми. Ты просто отвратителен, когда ты добрый. И, во всяком случае, незачем было рассказывать об этом днем.
Филип. Мне очень жаль.
Дороти. Пожалуйста, только не жалей. Ты хуже всего, когда ты о чем-нибудь жалеешь. Я просто не выношу, когда ты начинаешь жалеть. Убирайся.
Филип. Что ж, давай попрощаемся. (Обнимает ее и хочет поцеловать.)
Дороти. И, пожалуйста, не целуй меня. Сначала целуешь, а потом опять начнутся разговоры о вещах. Я тебя знаю.
Филип крепко прижимает ее к себе и целует.
Ах, Филип, Филип, Филип.
Филип. Прощай.
Дороти. Ты — ты — тебе не нужна больше твоя вещь?
Филип. Она мне не по карману.
Дороти вырывается из его объятий.
Дороти. Так уходи.
Филип. Прощай.
Дороти. Убирайся!
Филип выходит в коридор и возвращается в свою комнату. Макс все еще сидит в кресле.
Дороти у себя в комнате звонит горничной.
Макс. Ну?
Филип молча смотрит в электрический камин. Макс тоже смотрит туда. В дверях соседнего номера показалась Петра.
Петра. Да, сеньорита?
Дороти сидит на кровати. Голова ее высоко поднята, но по щекам текут слезы. Петра подходит к ней.
Что случилось, сеньорита?
Дороти. Ах, Петра, вы были правы, он нехороший. Он очень, очень нехороший. А я, дура набитая, воображала, что мы будем счастливы. А он такой нехороший.
Петра. Да, сеньорита.
Дороти. Но, Петра, все горе в том, что я люблю его.
Петра стоит у кровати, возле Дороти.
В номере 110 Филип подходит к ночному столику.
Он наливает себе виски и разбавляет
Филип. Анита!
Анита (из ванной). Да, Филип?
Филип. Анита, кончишь мыться, иди сюда.
Макс. Я пойду.
Филип. Нет. Останься.
Макс. Нет. Нет. Нет. Я тебя прошу, я пойду.
Филип (очень сухим, безжизненным голосом). Анита, вода горячая?
Анита (из ванной). Очень хороший вода.
Макс. Я пойду. Я тебя очень, очень прошу. Я пойду.
СТАРИК И МОРЕ [154]
Перевод Е. Голышевой, Б. Изакова.
Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы. Первые сорок дней с ним был мальчик. Но день за днем не приносил улова, и родители сказали мальчику, что старик теперь уже явно salao, то есть «самый что ни на есть невезучий», и велели ходить в море на другой лодке, которая действительно привезла три хорошие рыбы в первую же неделю. Мальчику тяжело было смотреть, как старик каждый день возвращается ни с чем, и он выходил на берег, чтобы помочь ему отнести домой снасти или багор, гарпун и обернутый вокруг мачты парус. Парус был весь в заплатах из мешковины и, свернутый, напоминал знамя наголову разбитого полка.
154
«Старик и море»(«The Old Man and the Sea») — впервые была опубликована в сентябре 1952 года в журнале «Лайф». Успех повести был огромен — в течение сорока восьми часов было распродано более пяти миллионов экземпляров журнала. Через неделю повесть вышла отдельным изданием тиражом сразу пятьдесят тысяч экземпляров.
По замыслу Хемингуэя повесть «Старик и море» должна была стать органической частью задуманной им трилогии о море. В одном из писем он писал, что эта трилогия сама собой разрослась до четырех частей — четвертой частью стала повесть о старике Сантьяго. Он отмечал также, что каждая часть является самостоятельным произведением, а потом он найдет способ объединить их в одно целое.
Повесть «Старик и море» была восторженно встречена критикой. При этом многие критики считали ее произведением символическим. Хемингуэй так ответил на это в интервью: «Ни одна хорошая книга никогда не была написана так, чтобы символы в ней были придуманы заранее и вставлены в нее. Такие символы вылезают наружу, как изюминки в хлебе с изюмом. Хлеб с изюмом хорош, но простой хлеб лучше. В «Старике и море» я старался создать реального старика, реального мальчика, реальное море, реальную рыбу и реальных акул. Но если я сделал их достаточно хорошо и достаточно правдиво, они могут значить многое».
Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты коричневыми пятнами неопасного кожного рака, который вызывают солнечные лучи, отраженные гладью тропического моря. Пятна спускались по щекам до самой шеи, на руках виднелись глубокие шрамы, прорезанные бечевой, когда он вытаскивал крупную рыбу. Однако свежих шрамов не было. Они были стары, как трещины в давно уже безводной пустыне.
Все у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море, веселые глаза человека, который не сдается.