Рассказы
Шрифт:
– Опять плачешь?
К голосам присоединился шум кумгана. Женщина молчала. Тыльной стороной руки вытерла глаза, лицо.
– Доченька выросла на этот раз, – сказала старуха и, достав из кармана завязанный узелком носовой платок, принялась его развязывать. Звон монет как будто облегчил тяжёлый воздух.
– Ну-ка, доченьке дам-ка я милостыню…
Девочка улыбнулась. Обняла бабушку за шею.
– Ты уж нас не забывай, дитя моё. Лето начнётся – приезжай подольше пожить.
– Ладно, – ответила девочка, склонив голову. – Только Тагир-абый никак не хочет к вам отпускать…
– Ревнует?
– Не знаю.
– Ты ему скажи: «К трупу не ревнуют.
– Ладно, – ответила девочка, тяжело вздохнув. – Скажу.
Женщина вдруг встала с места.
– Мы пойдём уж, мама.
– Подождите, чайку возобновим…
– Нет, нет, в другой раз, когда будет по-свободнее, зайдём, искать начнут ещё.
Она торопливо направилась к двери. Девочка пошла за ней.
От этой встречи в душе осталась тяжесть, будто весь свет придавило камнем. И хозяйка, казалось, не могла радоваться. Чтобы облегчить положение, я вышла и села к столу.
– Сноха она моя, – сказала старуха. – Была женой моего Хабибуллы. – Она кивнула в сторону коляски.
– ?..
– Выйти замуж сама дала согласие. Побоялась, что содержать два живых трупа не смогу. Сил не хватит, думала.
Между нами установилась тишина. Прервав тишину, старуха сквозь зубы вымолвила:
– Жена – мужа, муж жену может бросить. Мать ребёнка бросить не может. Этот ребёнок только мой…
В этой фразе была какая-то сила, нравственная высота, глубокое огорчение и самые тяжёлые страдания.
– Где же они живут теперь?
– В городе.
– Давно?
– Четыре года. Совместный ребёнок уже есть. Пусть живут… Лишь бы не страдала…
Подняв голову, она уставилась на стену напротив. Там из рамы на нас смотрели молодая красивая женщина с мужчиной-богатырём. В середине сидит дорогая малышка. У всех троих лица излучают счастье.
– У снохи вашей глаза теперь не такие… Сейчас они очень грустные…
– Одно мгновение изменило всё… – Старуха бросила на меня взгляд, говорящий о том, что это поймут лишь те, на чью долю выпало подобное, и продолжила: – Мгновение способно одних убить, других возродить. Мы просто не верим в это, пока не увидим собственными глазами. Когда уходил из дома, такой он был счастливый… На своём мотоцикле летел как птица, сынок мой. В соседнюю деревню поехал за невесткой и внучкой. «Поздно уже, пусть у родителей ещё ночку проведёт, а утром, как рассветёт, съездишь за ними», – говорила ему… «Без них дома не уютно, мама. Как будто весь мир опустел», – ответил он. Торопился… А на дорогу, оказывается, привезли и свалили гальку. Раскидать не успели, стемнело. Вот и всё: в полном здравии уехал сынок, а домой доставили изуродованного… – Она тяжело вздохнула. – Ни сознания, ни памяти нет теперь…
Я про себя искала слова утешения. Слова не находились.
– Ребёнок, он принадлежит только матери, – сказала старуха, вновь прервав тишину и, разжевав, положила в рот сыну мясо, чайной ложкой дала ему воды.
Каменная фигура без движения проглотила всё это.
«Мгновения… Судьбы состоят из мгновений…» В моей душе слова простой деревенской старухи, матери, вырастившей сына, простые слова превратились в большую истину. Я поняла, что истина может быть и очень горькой. «Нельзя торопиться… Жизнь не любит тех, кто старается её перегнать…» – говорила она давеча терпеливо. В такой беспокойный вечер такая терпеливость кажется странной. На улице буран, липнув к окнам, издаёт звуки, похожие на собачий лай. Воет в дыре печной трубы. И ветер помощник: вытягивает тепло из дома.
– Завтра прояснится – по радио так сообщили…
Я,
– Наверное, неправильно сказали, совсем не похоже, что утихнет, – сказала я, делая вид, что ничему не удивлена, повернувшись в сторону комнаты.
– Утихнет, раз по радио объявили… – сказала старуха. – Там колодец не оставили открытым?
– Закрыли…
Она, твёрдо держа свою тонкую, как осенний лист, и худую фигуру, подняла мужчину из коляски и шагнула к кровати в переднем углу.
– Давайте помогу… – сказала я, подойдя.
– Уйди… Уйди с дороги… Я уже привыкшая… Ещё причинишь ему боль где-нибудь…
От её строгости я даже немного испугалась, потому что она в этот момент напомнила львицу, приготовившуюся защищать своего детёныша…
Я молча отвернулась в сторону. В этот миг я ощутила в себе прилив какой-то силы: почему-то вот сейчас казалось, что если в эту минуту уйду в беспросветный буран, он не сможет меня сбить с пути…
Письмо
Я часто с восхищением наблюдаю за ним с нашего окна. Он кажется мне таким таинственным. Простой скворечник не может быть таким красивым, как этот! Такого изумительного скворечника никто из наших сельских ребят не сможет сделать. Вот ведь с какой любовью дядя Равиль сотворил его: «дверь» и «надоконник» красиво смотрятся на синем фоне, даже не заметно, что это синяя тушь; а не краска, которой в нашей деревне, наверное, и не было… А ещё рядом с «дверью» пригвождена коротенькая ивовая веточка, набухшая зелёными почками. Ну какой скворечник может быть без жёрдочки? Не только красавцу скворцу, даже и мне было приятно смотреть на это чудо-скворечник. А может, и всей деревне было приятно… Потому что в тот день, когда дядя Равиль установил его, солнце вовсю без устали светило, люди даже окна открыли. А скворец пел и пел… Приглашал скворчих.
В эти тёплые весенние дни мама-скворчиха в «построенном» руками дяди Равиля домике готовила для своих будущих птенцов мягкую подстилку и прилетала, неся в клюве то пух, то перо, то клочок шерсти. И вот однажды скворцы перестали петь… В день, когда вылупились птенцы, мы проводили дядю Равиля в армию…
С лампы, свисающей с матицы, падают светлые яркие лучи на страницу тетради. Глубокие морщины на лице бабушки Асхабджамал будто бы впитывают в себя эти лучи. Я поднимаю голову и вращая ручку вглядываюсь в её тёплое светлое лицо:
– Ещё что-нибудь написать?
– Ещё? – Бабушка продолжает диктовать: – Ещё напиши, пусть всегда читает молитвы, которые знает. И спроси, дочка, не забыл ли молитву, которую читают перед сном…
– А что это за молитва? – мне самой интересно узнать.
– И не молитва уж…
Соседка кладёт свои руки на колени, закрывает глаза и, медленно покачиваясь, начинает тихонько напевать. Я тоже присоединяюсь к бабушке Асхабджамал.
– И ты знаешь, оказывается, маладис [2] , – она гладит меня по голове, а у самой глаза чуть приоткрыты, и хитро улыбается. Затем продолжает: – Ну ладно, написала «с большим приветом, ждущие тебя с нетерпением твоя дорогая мама и дед»?
2
Маладис – молодец.