Рассказы
Шрифт:
Оказывается, он не в городе, а в гостях у бабушки. И в школу не надо идти. Никто не торопит его. Со дня рождения некогда видеть солнечный луч: торопят взрослые. Сначала в детский сад, потом в школу.
– Чип-чип-чип… Чип-чип-чип…
– Кыт-кыт-кыт… Кыт-кыт-кыт…
Вот и бабушка, кажется, во дворе. Кур кормит.
Мальчик расчесал волосы перед зеркалом, в чемодане, оставленном матерью, разыскал свои белые носки. Вышел и уселся на тщательно, до янтарной желтизны вымытом, влажном крыльце. Надел белые носки на начавшие трескаться ноги, похлопал штанины
– Здравствуй, киска!
Мальчик посмотрел в сторону высокого крыльца соседного дома, откуда раздался странный голос. Там он увидел девочку, двумя кулачками тёршую глаза. Она, округлив рот, сладко зевала. Волосы растрёпаны, сама босоногая, в ночной рубашке. Девочка потянулась к солнцу, к белым облакам, затем сбежала на траву и звонко закричала:
– Здравствуйте, цыплята!
– Чип-чип-чип, чип-чип-чип, – ответили цыплята, собравшись у крыльца.
На губах девочки засияли лучи солнца, лицо её засветилось как летний день в середине лета. Опираясь одной рукой о подпорку крыльца, она снова приветствовала:
– Здравствуй, петушок!
– Ку-ка-ре-кук! – сказал петух, узнав её по голосу, и, задрав красивый хвост, примкнул к курам.
Девочка пальцами попыталась поправить упавшие на глаза спутанные волосы. Сладко потянулась и вновь закричала:
– Здравствуйте, куры!
– Кыт-кыт-кыт, кыт-кыт-кыт, – те гурьбой подбежали к ней.
Цыплята, испугавшись, пустились в рассыпную. В этот момент вся природа отражалась в глазах девочки.
Мальчику вдруг захотелось снять свои белые носки, и он босиком помчался домой. Вспомнил, что в холодильнике бабушки было два больших яблока. Вчера сам сорвал их в саду. Взяв по яблоку в руки, мигом спустился с крыльца.
– Здравствуй, солнце!..
Девочка стояла уже на самом верху, на ступеньке у порога в дом. Мальчику показалось, что она находится высоко-высоко, возле белых облаков, у солнца.
– Эй, девочка! – позвал он несмело.
Девочка не обратила внимания, кажется, и не слышала.
– Эй, девочка! – позвал он вновь, перекатив в ладонях румяные яблоки. – Айда, приходи, вдвоём будем играть.
– Яблоко! – прошептала девочка. – Яблоко!
И, сбежав босиком по ступенькам, направилась по тропинке по зелёной лужайке, глядя на яблоки в руках мальчика.
А на улице их вмиг окружили босоногие мальчишки в грязных штанах. В мгновение ока одно из румяных яблок перешло в руки беззастенчивых алабаев [6] . Кто-то из кармана вытащил ножик. Начался делёж. Девочка во все глаза смотрела на второе яблоко в руках мальчика. А тому хотелось разделить его только на двоих. Да, половину себе, половину ей. Не получится. Ножик спрашивать бесполезно. Сейчас же разрежут на куски и растащат. И в этот момент у него в голове созрела мысль, и он заторопился её высказать:
6
Алабай –
– Эй, девочка, на, беги домой. Разрежь пополам и половину принеси мне.
В глазах мальчика отразились растрёпанные ветром волосы, мягкие, полные ножки девочки.
В тот день, подняв дорожную пыль, спокойно лежащую на обочине, на легковой машине приехали отец с матерью. Дом заполнился городскими запахами: банана, лимона, апельсина. Чуть погодя на бельевую верёвку во дворе вывесили, постирав, запачканные в болотной грязи его брюки.
Затем мальчика, надев белые носки, вычищенные ботинки, хорошо отутюженные брюки, посадили на заднее сиденье легкового автомобиля.
…А очень скоро и бабушка насовсем переехала из деревни в город.
Молодухи
Мама мне говорила, что не только людские судьбы, даже птичьи не бывают похожими. Этой весной на берёзу, растущую напротив нашего дома, снова вернулся скворец. Вернулся один. Наверное, потерял свою половинку в пути. Мама тяжело вздыхает… птицы не могут опереться на крылья друг друга.
Мама рассказывает мне о птицах. А я сижу и вспоминаю своих подружек.
Да, их у меня две. Две подруги. Одна, Гульсирин, живёт на том конце улицы, а на этом – Нурзада. Мы часто захаживаем друг к другу повидаться…
Гульсирин из большой шумной семьи. У неё четыре сестрёнки и братишка. Да и старший брат в прошлом году из башкирской стороны привёл в дом невестушку, которая вот уже целый год перед печкой постоянно чистит картошку. Приди к ним в любое время суток, наткнёшься на одну и ту же картину: перед большой русской печью в цветастом платке сидит сноха, в руках у неё блестящий алюминиевый нож, а рядом с ней ведро грязной картошки.
У нас чернозём. Приходится мыть картошку несколько раз, пока не появится желтизна. Поэтому и смывают только землю.
А рядом с печкой бормочет её свекровь – тётя Кафия, которая постоянно чем-то недовольна. Она всегда выглядит сердитой. Даже здороваться с ней тяжело. Если спросишь, как здоровье, она отвечает: «Что, ты врач, что ли, о моём здоровье справляться?» И всё желание с ней разговаривать отпадает. А мне в такие дни становится плохо. Целыми днями думаю о происходящем в их доме. Иногда не смыкаю глаз, жалея Гульсирин и особенно их сноху. Тот нож и ведро с картошкой тоже всё время перед глазами, мне жалко даже их.
Как только я к ним прихожу, тётя Кафия начинает стонать и ругать свою сноху:
– Что, пораньше нельзя было тебе встать и почистить эту картошку? Расселась тут прямо на моём пути…
Сноха не отвечает. У неё в руках острый алюминиевый нож. Она чистит картошку.
– Мама, ну хоть перед чужими людьми не ворчи, а… – это Гульсирин встревает. Она перед зеркалом наводит марафет. Ей передо мной неудобно за свою мать.
– Ай, рука болит, нога горит… ну вот, если б с утра она всё почистила, то не сидела бы тут, посередине дома, – тётя Кафия продолжает ворчать.