Рассказы
Шрифт:
— Э-э-э-э, — недоверчиво покачал головой Хорхе. — Не советую я тебе ее пить, дорогой амиго.
— Почему?
Хорхе оглянулся, мимолетно обдав меня ромовым перегаром, похожим на запах жженого сахара, и полушепотом сообщил:
— Мамаша Хулиа — известная колдунья. Она знает Вуду — это ее настоящая профессия. Ты видел этого беднягу Энрике?
— Видел. Странный какой-то парень.
— Еще бы! Ведь он — ее зомби!
— Да ну!
— Говорю тебе. Он всю жизнь будет ее зомби. А потом станет зомби ее сына Хуана. Кстати, Хуан — тоже зомби своей мамаши. А его жена Изаурита — его зомби. Это дельце тоже обстряпала Хулиа. Раз Изаурита зомби
Хорхе вздохнул:
— Думаешь, зомби — это как в идиотских фильмах: всякие там оживающие мертвецы и прочее? Ерунда! Бывают, конечно, и такие зомби. Но это все никому не интересно. Это все для киношников, писателей и тому подобных бездельников. А настоящие зомби совсем другие. Все просто: один подчиняет себе волю другого. Тут много всяких приемов: и печень крокодила, и гузка попугая, и моча игуаны… Э-э-э-э-э… Хулиа это умеет. Вот выпьешь ты эту мамахуану, в которую сам Дьябло не знает, чего она подсыпала. И будешь ты с утра до ночи думать о чем-нибудь этаком… Что хочется тебе полететь к звездам или утопиться в океане или втюришься в какую-нибудь дуру из соседней деревни… И будешь сохнуть, как старый кактус. А мамаша Хулиа будет через три океана потихоньку забирать твои силы. Мало того, что она сама разводила тебе ром…
Он опять вздохнул:
— А я — если хочешь знать — тоже зомби.
— Чей? Неужто нашей доброй знакомой?
— Да нет, амиго. Зачем я ей нужен?.. Жены, кого же еще. Черт знает что делает со мной эта сволочная баба. Веревки вьет. А я… Я, амиго, дрался и против пятерых, и против восьмерых… Эх, славный вышел мордобой! Шестерых, помню, положил разом, как в боулинге. У меня слева снизу в челюсть хорошо получается. Двое убежали. Я ведь не знаю, что такое страшно, амиго. Правда. У меня полдеревни в зомби ходят. А вот жена… Крутит со всеми направо и налево, так и мелькает своей ненасытной юбкой. Все, бывало, думаю: сейчас задушу эту змею своими собственными руками. А она посмотрит на меня!.. И … эх, амиго, как будто вот эти самые сто лун и двести этих океанов войдут в меня с этим взглядом и — всё. Я — уже не я, а зомби. А у тебя есть зомби, амиго?
Я задумался:
— По-моему, нет.
— Значит сам ты — чей-нибудь зомби?
— Не знаю, Хорхе.
— Э-э-э-э… Так не бывает. Или кто-то твой зомби, или ты чей-то зомби. Так устроен мир.
Я смотрел на немую таинственную, словно литую из обмороженного свинца луну и на трепещущие под ней ее жидкие, несчастные, суетливые осколки. Да, «так устроен мир». As; es el mundo.
Я достал из пакета «Мамахуану».
— Будешь? — спросил я Хорхе. — Ты случайно не прихватил с собой баночку с мочой игуаны?
Хорхе понимающе ухмыльнулся.
— Тогда за нас, зомби? — спросил я.
Хорхе расплылся в широкой благодарной улыбке, махнул рукой, словно хотел сказать по-русски «где наша не пропадала!»:
— Давай. Черт с ней, с этой старой макакой.
Я дал ему бутылочку. Он оценивающе поглядел на нее и отпил половину. Ровно. Тютельк в тютельку. Грамотный парень, виртуоз. Я допил.
— Крепкая вещь, — блаженно морщась, сказал Хорхе.
— Да уж.
Я посмотрел на этикетку, фосфоресцировавшую в лунном свете:
— Сорок градусов, как полагается… Двести граммов… В самый раз.
— Вот и поужинали. Ну, спасибо тебе. И до завтра, амиго.
— Хороших тебе сновидений.
Так и не знаю, почему мамахуана называется мамахуаной. Ничего особенного.
Правда, ночью мне
Прошло два года. Моя жена по-прежнему работает преподавателем. Так и не могу понять, кто из нас чей зомби. Наверное, взаимно.
Мы их сделаем!
Светлому празднику,
Дню знаний 1 сентября
Посвящается…
Заявляю официально и с полной ответственностью: мы их сделаем! Всех! Всяких там американцев, китайцев и прочих шведов. Причем сделаем скоро: лет через… Сейчас прикину. Значит так. В этом году Кристиночке Птичкиной исполняется двенадцать. Через пять лет она закончит школу. Ещё через пять — институт. Думаю экономфак МГУ или Финансовую Академию. С красным, конечно, дипломом. Ещё через пять — станет руководителем какого-нибудь этого… как его… холдинга или трейдинга… Не знаю, как это называется. Потому что я высокодуховный гуманитарный словоблуд и в экономике и финансах — как ёжик в информатике. В информатике, кстати, тоже — вроде скунса в парфюмерии. Чего не скажешь о Кристиночке Птичкиной. Но об этом ниже.
Ну и вот. Получается, что мы всех их сделаем через пятнадцать лет. Когда Птичкина станет олигархом. Плюс-минус год-два. Не ходи к Задорнову. Зуб даю. Любой из оставшихся трёх незапломбированных. Хотя, впрочем, через пятнадцать лет из зубов мне давать уже будет нечего.
Теперь объясняю. По порядку.
С Кристиночкой Птичкиной я познакомился в Египте, в Шарм-Эш-Шейхе, год назад.
Зашёл как-то в сувенирную лавку. В лавке, разумеется, папирусы. Чему ж там ещё быть?
Должен сказать, что у меня весь дом в папирусах и вся дача — тоже в папирусах. Даже в дачном сортире — папирус на двери: «Книга мёртвых». Почему-то очень способствует перистальтике. Как посмотришь на папирус с «Книгой мёртвых» — сразу приятная такая тревога и — обильная такая, ликующая перистальтика. Чудеса. Вот что значит древняя культура. Ничего не попишешь. Но «Книга мёртвых» у меня особая. Об этом опять же ниже.
А у друзей у моих, почти у всех, тоже все дом; и все дачи в папирусах. Потому что мы всё время дарим друг другу папирусы. Это такая новая российская традиция. Приедешь в двадцать восьмой раз из какой-нибудь Хургады — и ка-а-к подаришь всем сотрудникам, родным и близким по папирусу! А сотрудники, родные и близкие тоже слетают по сорок третьему разу в какой-нибудь Шарм-Эш-Шейх — и н; тебе, фашист, папирус! Можно и не покупать новые папирусы, а передаривать дарёные. Есть такая новая русская пословица: «Дарёное не дарят, если это не папирус». Главное запомнить, чт; кому уже дарил. У меня есть список: «Серёжа Кабздеев — Тутанхамон. Дашка Кривоглазенко — Нефертити. Абрам Семёныч Шанкр — священная обезьяна Тот». И так далее. Всего тридцать четыре персоналии.
Ну и вот. Захожу я в лавку, чтобы купить десяток папирусов подешевле. Для подарков. В лавке — человек семь наших туристов. Тоже набирают папирусы. Ходят, отсортировывают папирусы, как пенсионеры — уценённую картошку. Набрал я десяток.
— Сколько? — спрашиваю у продавца, похожего на не просто ожившую, но и основательно отожравшуюся мумию. Знаете, такая «мумия+». — Хау мач? Только говори, спекулянтское твоё семя, в наших долларах, а то я в ваших египетских шекелях, в смысле, пардон, фунтах, сильно путаюсь. Как в старых неспаренных, линялых носках.