Рассказы
Шрифт:
Он опустил глаза и быстро повернул в переулок. Подумав, я повернула за ним. Он меня ждал.
Теперь я поняла, почему в первый раз не сразу узнала его: он опустил бородку.
– Коля, - говорю, - что ты здесь делаешь? Зачем ты в Москве?
– А я,- говорит, - сегодня уезжаю. Не надо было меня узнавать. Как ты не понимаешь?
– Сегодня уезжаешь!
– воскликнула я и такое на меня нашло отчаяние.
– Коля!
– говорю.
– Ради бога, спаси меня! Я совсем гибну.
Ему, видно, жалко меня стало.
–
Тут я вспомнила о своем проклятом гнезде.
– Нет, - говорю, - не надо ко мне никого посылать. И тут еще вспомнила что-то, от чего душа потеплела.
– Коля, говорю, - а не увидишь ли ты Толю?
– Может быть, - говорит, - и увижу.
– Так, ради Бога, скажи ему, что Ляля зовет собаку на помощь. Запомни эти слова и так и скажи. Обещай мне. И скажи - пусть оставит на мое имя записку в кафе на Тверской.
– Я, - говорит, - его увижу, если все сойдет благополучно, дней через пять.
Он очень спешил. Мы расстались. Я шла по улице и плакала.
Дома обдумала серьезно свое положение и решила Гарри не говорить, а стараться хитростью раздобыть у него денег (ведь деньги-то все-таки были мои!)...
Хлопоты о пропусках пошли на лад, и вскоре почти все было готово. И вот настал день.
Сижу я как-то одна у себя на даче, перебираю бумаги в столе и чувствую, будто на меня кто-то смотрит. Оборачиваюсьсобака! Большая, рыжая, худая, шерсть сбитая, а порода вроде chien-loup [собака-волк (франц.)]. Стоит в дверях и смотрит прямо на меня. Что за чудо? Откуда она? Я кликнула хозяйку.
– Капитолина Федотовна! Смотрите - собака забежала. Та пришла, удивилась: - Двери заперты. Как она прошмыгнула? Я хотела собаку погладить - уж очень она как-то выразительно глядела - она не далась. Помахала хвостом и отошла в угол. И все смотрит.
– Покормить бы ее, - говорю Капитолине. Та поворчала, что, мол, и на людей теперь не хватает, однако, принесла хлеба. Бросила собаке - та не берет.
– Вы ее все-таки выгоните!
– говорю я.
– Она какая-то странная. Больная, что ли. Капитолина распахнула двери. Собака выбежала. Мы потом вспоминали, что ни разу не дала она до себя дотронуться, и не лаяла, и не ела. Только видели мы ее. В этот день явился Гарри.
Вид у него был ужасный, измотавшийся вконец. Глаза налитые, красные, лицо обтянуто, землистое. Вошел, еле поздоровался.
Сердце у меня билось отчаянно. Надо было начинать последний разговор.
Гарри захлопнул дверь. Ужасно он нервничал. Что-то, видно, с ним стряслось, либо перехватил кокаину.
– Гарри, - решилась я.
– Нам надо серьезно поговорить.
– Подождите, - перебил он рассеянно.
– Какое сегодня число?
– Двадцать седьмое.
– Двадцать седьмое! Двадцать седьмое!
– с отчаянием пробормотал он.
Что его поразило - не знаю,
– Это откуда?
– вдруг крикнул он. Я обернулась: забившись в угол комнаты, сидела собака. Она вся вытянулась, поджалась. Смотрела в упор на Гарри. Так смотрела, точно вся ушла, всей силой в свои глаза.
– Гоните ее вон!
– закричал Гарри. Он как-то даже чересчур испугался. Кинулся к двери, распахнул дверь. Собака стала медленно отступать, все не сводя глаз с Гарри. Она чуть-чуть оскалилась, и шерсть у нее на спине встала дыбом. Он захлопнул за нею двери.
– Гарри!
– снова начала я.
– Я вижу, что вы расстроены, но разговора нашего откладывать все же не могу.
Он поднял голову, взглянул на меня, и вдруг все лицо его перекосилось от ужаса. И вот, вижу, смотрит он не на меня, а дальше, куда-то в стену за мной. Я обернулась: там за окном, поставив обе лапы на низкий подоконник, стояла рыжая собака. Она быстро спрыгнула, -может быть, вспугнутая моим движением. Но я успела увидеть ее оскаленную морду, настороженную, вытянувшуюся вперед, и шерсть, вздыбленную за ушами, и эти страшные глаза, уставленные на Гарри.
– Вон!
– кричал Гарри.
– Вон ее отсюда! Гоните вон!
Он весь дрожал, бросился в переднюю и закрыл дверь на засов.
– Что же это за ужас!
– повторял он. Я чувствовала, что сама вся дрожу, и руки у меня холодеют. И понимала, что делается что-то страшное, что надо бы как-то успокоить и его, и себя, что момент выбран плохой, но почему-то не могла остановиться и упрямо, торопливо заговорила:
– Я приняла решение, Гарри.
Он зажег спичку дрожащей рукой, закурил:
– Вот как!
– и осклабился злобно.
– Очень интересно.
– Я ухожу. Я еду к тетке.
– Это почему?
– Лучше не спрашивайте.
У него все лицо задергалось.
– А если я вас не пущу?
– Какое же вы имеете право?
Я говорима спокойно, но сердце у меня так билось, что дышать было трудно.
– Без всякого права, - отвечал он, и все лицо у него задрожало.
– Вы мне сейчас нужны, и я вас не пущу.
При этих словах он выдвинул ящик стола и сразу увидел приготовленный паспорт и бумаги.
– А-а! Вот оно что!
Он схватил всю пачку и стал медленно рвать вдоль и поперек.
– А за ваши сношения с белыми я могу вас...
Но я уже не слушала. Как бешеная кинулась я на него. Я била его по рукам, вырывала бумаги, царапала, визжала. Чекист! Вор! Убью-у-у!
Он схватил меня за горло. Он не сильно душил меня, а скорее тряс, его оскаленные зубы и бешеные глаза были страшнее и свирепее его движений. И от отвращения и ненависти к этим выкаченным глазам и распяленному рту я стала терять сознание.
– На помощь!
– прохрипела я.