Рассказы
Шрифт:
– Я их заставила это сделать!
– воскликнула Джоанна, вдруг с яростью обрушиваясь на Эмили.
– И скажу тебе почему! Я не могла вынести, что мы только перебиваемся коекак, а вы живете в богатстве и довольстве. Вот теперь я тебе все сказала, можешь меня возненавидеть!
– Я никогда не стану ненавидеть тебя, Джоанна.
И впоследствии она доказала, что говорила правду. Кончалась осень, бриг уже давно должен был вернуться в порт; но не видать было "Джоанны" в фарватере между отмелями. Теперь уж и правда были основания тревожиться. Джоанна Джолиф сидела у огня, и каждый порыв ветра отзывался в ней холодной дрожью. Всегда она боялась моря и чувствовала к нему отвращение.
Шэдрак, вспоминала она, говорил перед отъездом, что, если они останутся живы и невредимы и предприятие их увенчается успехом, он пойдет в церковь, как тогда, в первый раз, - и вместе с сыновьями, преклонив колени, возблагодарит бога за благополучное возвращение. Каждое воскресенье, утром и днем, она ходила в церковь, садилась на переднюю скамью, поближе к алтарю и уже не отводила глаз от той ступени, где когда-то, в расцвете молодости, стоял на коленях Шэдрак. Она точно, до дюйма, помнила то место, которого касались его колени двадцать лет тому назад, его склоненную фигуру, лежавшую рядом шляпу. Бог милостив, ее муж опять будет стоять здесь; и оба сына - по бокам, как он говорил, - вот здесь Джордж, а там Джим. Она так подолгу и так пристально смотрела на ступень, что уже, словно воочью, стала видеть их там, - вот они все трое, возвратившись из плаванья, стоят на коленях: две тонких фигуры, ее мальчики, а между ними более плотная; руки сложены для молитвы, и головы четко выделяются на белом фоне восточной стены. Мечта превращалась в галлюцинацию: стоило Джоанне обратить туда утомленный взор - и она уже видела их.
Правда, пока что их все нет и нет, но господь милосерд, просто ему еще не угодно облегчить ей душу. Это - во искупление греха, который совершила она, Джоанна, превратив сыновей и мужа в рабов своего тщеславия. Но есть же предел искуплению, а ее мукам не было предела, - она была близка к отчаянию. Давно уже прошел срок, когда должен был вернуться корабль, но он не вернулся. Джоанне во всем, что она видела или слышала, постоянно чудились знаки его прибытия. Если, стоя на холме и глядя на простиравшийся внизу Ла-Манш, она замечала вдруг крошечное пятнышко на юге у самого горизонта, нарушавшее вечное однообразие водной пустыни, она уже знала - это не что иное, как площадка грот-мачты на "Джоанне"! А дома, стоило ей заслышать голоса или какой-нибудь шум с угла возле винного погреба, где Хай-стрит выходит на набережную, - и она вскакивала с криком: "Они!"
Но это были не они. Каждое воскресенье на ступенях алтаря преклоняли колени три призрака, а не трое живых людей. Бакалейная лавка как-то сама собой перестала существовать. От одиночества и горя Джоанна погрузилась в такую апатию, что совсем перестала пополнять запасы товара, и это разогнало последних покупателей.
Эмили Лестер всячески пыталась поддержать в нужде несчастную женщину, но та упорно отвергала ее помощь.
– Я не люблю тебя! Видеть тебя не могу!
– хриплым шепотом говорила Джоанна, когда Эмили приходила к ней.
– Но я же хочу помочь тебе, Джоанна! Облегчить хоть немного твое горе.
– Ты - важная дама, у тебя богатый муж и красивые сыновья! Что тебе нужно от несчастной старухи, потерявшей все на свете?
– Мне нужно, Джоанна, чтобы ты перешла жить к нам. И не оставалась больше одна в этом мрачном доме.
– А вдруг они вернутся - а меня нет? Ты хочешь разлучить меня с ними! Нет, я останусь тут. Я не люблю тебя, и не жди от меня благодарности, сколько бы добра ты мне ни делала!
Однако пришло время, когда Джоанна,
– Знаю, зачем ты перетащила меня сюда! Они вернутся, не найдут меня дома и с горя, может, опять уйдут. Ты хочешь отомстить мне за то, что я отняла у тебя Шэдрака!
Эмили Лестер кротко сносила все упреки измученной горем женщины. Она была уверена - как и все в Хэвенпуле, - что Шэдрак и его сыновья не вернутся. Уже много лет как судно считали пропавшим. Тем не менее, стоило Джоанне проснуться ночью от какого-нибудь шума, и она вскакивала с постели, чтобы при свете мигающей лампы посмотреть на лавку по ту сторону улицы и убедиться, что это не они.
Была сырая и темная декабрьская ночь. Шесть лет уже прошло после отплытия брига "Джоанна". Ветер дул с моря и гнал промозглый туман, от которого казалось, будто тебе по лицу проводят мокрой фланелевой тряпкой. Джоанна сотворила свою обычную молитву об отсутствующих с таким жаром, с такой надеждой, какой не знала уже долгие месяцы, и около одиннадцати часов заснула. Шел уже, должно быть, второй час ночи, как вдруг она, внезапно пробудившись, вскочила. Ей послышалось - нет, она ясно слышала шаги на улице и голоса Шэдрака и сыновей у бакалейной лавки, - они просили открыть им дверь. Джоанна спрыгнула с кровати, что-то накинула на себя, бегом сбежала по широкой, застланной ковром лестнице; поставив свечу на столик в прихожей, она сняла дверные засовы и цепочку и вышла на улицу.
Туман, наплывавший от набережной, мешал ей даже на таком близком расстоянии разглядеть дверь в лавку. Джоанна мигом перебежала через дорогу. Что это? Никого нет. Несчастная женщина металась босая по улице - нигде ни души! Она вернулась к лавке и стала что есть силы колотить в дверь - в прежнюю свою дверь... Их, наверно, пригласили переночевать, чтобы не будить ее... Прошло несколько минут, прежде чем из окна выглянул молодой человек, новый хозяин бакалейной лавки, - внизу на мостовой он увидел какой-то жалкий человеческий остов, едва прикрытый одеждой.
– Приходил кто-нибудь?
– донесся до него знакомый голос.
– Ах, это вы, миссис Джолиф!
– мягко сказал молодой человек, который знал, как терзается Джоанна напрасным ожиданием.
– Нет, никто не приходил.
1891
ГРУСТНЫЙ ГУСАР ИЗ НЕМЕЦКОГО ЛЕГИОНА
Перевод И. Бернштейн
I
Все та же холмистая пустошь раскинулась здесь, и ветры веют над зелеными травами точно так же, как и в те богатые событиями времена. Плуг не провел тут борозды, и сегодня, как и тогда, земля одета толстым слоем дерна. Вот здесь был лагерь; и до сих пор еще видны остатки земляного барьера, через который прыгали полковые лошади, и места, где возвышались некогда курганы кухонных отбросов. Вечерами, когда я брожу один по этим пустынным холмам, в шуршании ветра по траве и зарослям чертополоха мне поневоле слышатся звучавшие здесь когда-то зовы трубы, и сигналы горна, и побрякиванье уздечек; мерещатся призрачные ряды палаток и войсковых обозов. Из-за парусиновых стен доносятся гортанные звуки чужой речи и обрывки песен фатерланда, ибо в ту пору здесь стояли лагерем солдаты Королевского немецкого легиона.