Рассказы
Шрифт:
К вечеру, золотисто-лиловому, теплому и уютному, остро пахнущему пресной водой и рыбой, взаимные услуги Ириена и Ондоль исчерпались, и им ничего не осталось, как устроиться вечерничать на крыльце. Ондоль, закутанная в шерстяную шаль, с удовольствием затянулась длинной трубкой, набитой чабрецом и болотником. Альс же просто сидел и смотрел на то, как в воде отражаются первые звезды. Самое эльфийское занятие, к слову.
— Ты жалеешь? — спросил он после недолгого раздумья, решившись потревожить хозяйку.
— О
— О том, как все вышло.
— Ты про этих парней на дороге?
— Нет. О твоей жизни, Сиятельная.
Старуха кашлянула от неожиданности. Вроде как испугалась. В её темных раскосых глазах ожила кроткая печаль.
— Я уже давным-давно не называла себя так. Даже мысленно. Так что оставь церемонии, эльф. Ондоль, и всё.
— Никогда не думал, что встречу тебя.
— Хм…
Колечко из дыма получилось на редкость круглое. Оно серебристым колесиком откатилось по воздуху в сторону причала.
— О чем сожалеть, Ириен? О том, что я прожила свою жизнь именно так, как хотела?
— Ну, мало ли…
— Много ли… — передразнила Ондоль довольно ехидным тоном. — Ты разве жалеешь о чем-то?
— Жалею.
— Вот как? И о чем же жалеешь ты?
— О многих своих поступках.
— Например, что сегодня не проехал мимо, — снова съехидничала женщина.
— Я не настолько благороден и хорошо воспитан, леди, — ответил в том же духе Альс, кисло ухмыляясь краем рта. — Старушки не входят в мой рацион.
Смех у Ондоль походил на нечто среднее между блеянием и кудахтаньем. Кто бы мог подумать, что были времена, когда о красоте этой женщины складывали песни, воспевали в балладах, и за чью улыбку мужчины готовы были умереть или убить. Это самое время без всякой жалости смяло и изжевало кожу на лице, превратило нос в птичий клюв, в руки в костлявые лапки. Даже глаза, и те помутнели, подернутые перламутром забвения.
— Не смотри на меня так, эльф. Ничего не осталось, — проворчала старуха. — Сначала было обидно, а потом… какая разница? Кто увидит? Кто сравнит и оценит?
— А он?
— Он ослеп в конце концов, — равнодушно процедила Ондоль. — Думаешь, он выглядел лучше? Хотя… это не имеет значения. Клянусь тебе.
— А что имеет?
— Наш сын, наша жизнь…
— Любовь?
Холодный бездонный омут молчания, в котором тонули несказанные слова, и те слова, которые уже никогда не будут сказаны.
— Я поняла, эльф. Ты полюбил человеческую женщину.
Теперь пришла очередь Альса вздохнуть судорожно и неровно.
— Я верно догадалась. Ты так смотрел на меня… Клянусь, я просто догадалась.
— Я знаю.
— Оставайся. Оставайся на то время, на какое сможешь, а я расскажу тебе, как было дело на самом деле, — сказала Ондоль.
— Я помогу тебе по хозяйству.
— И на том спасибо. Я тоже в долгу
И он остался. На два дня. Починил крышу, поправил дверь, проконопатил лодку, подновил причал, сделал новый загон для козы, нарубил дров, соорудил маленький бредень, чтоб ловить рыбу в ручье. А Ондоль перестирала его вещи, в том числе и исподнее, заштопала все прорехи, а, кроме того, кормила, не скупясь приправлять маслом кашу, почти по-матерински сражаясь с эльфьей жутковатой худобой.
День сменился днем, ночь рассветом, из соседней деревни ни разу никто не заглянул, даже случайно, ненароком. То ли местные оказались людьми нелюбопытными, то ли им не было никакого дела до старой нищей ведьмы. Оно и к лучшему. Альс не хотел, чтоб у Ондоль из-за его неприятной персоны случились какие-то неприятности. Особенно, после того, как он уедет.
Ондоль, если и тяготилась присутствием чужого, то не показывала своих чувств, ровно, как и особой радости не испытывала. Она привыкла к одиночеству настолько сильно, что никто чужой, как бы ни старался, не смог вписаться в её жизнь.
Ириену же становилось невыносимо глядеть, как женщина, трясущейся от усилий рукой, терла муку на ручной мельнице. Немощь, неведомая его живучему племени, выглядела так… жестоко, что хотелось отвести взгляд, а лучше сбежать куда подальше. Но Альс терпел, крепче сжимая челюсти.
Несправедливость, чудовищная несправедливость Создателя! Ну почему даже собака, и та большую часть своего короткого века пребывает в состоянии крепкой зрелости? Краткое зарево звериного взросления, потом жизнь полная сил, и мгновенное угасание. Чем же люди хуже тех же собак? Почему их старость такая долгая и мучительная?
Экономная женщина предпочитала долгие вечерние посиделки в кромешной тьме, чтоб не переводить светильное масло понапрасну.
— Ты и так видишь, лучше моей кошки, а мне и восковая свеча не поможет, — заявила она.
Она была права. Альс прекрасно видел, как она сидит в уголке, подперев острый подбородок рукой и смотрит в… никуда. В прошлое ли, в будущее? Что, вообще, видят старые люди в темноте?
— О чем ты думаешь? — спросил он.
— А разве ты не догадываешься? — слегка удивилась Ондоль. — А как же…?
— Ты до сих пор веришь в сказки? Я не умею читать мысли.
Старуха невольно хихикнула.
— Вот оно что… Тебе интересно… Что ж изволь…Ни о чем особенном я не думаю, во всяком случае, без особого повода стараюсь не вспоминать о плохом, а, наоборот, мысленно возвращаюсь в те дни, когда была счастлива. Поверь, таких моментов наберется предостаточно. Гораздо больше, чем могло быть, останься я той, кем была. Ты же не думаешь, что жизнь становится лучше, счастливее и веселее только оттого, что ты рождаешься принцем крови?