Рассказы
Шрифт:
– Конечно, еще бы! Какими судьбами?
– Давно хотел к вам зайти.
– Рад тебя видеть, очень рад, - говорю я, хоть это и не так, а сам думаю о своих учениках, которые сейчас, скорее всего, ходят на головах. Я должен поскорее вернуться, наорать на них и продолжить урок. Мы отстаем по программе, я потерял слишком много времени, говоря о вещах, не имеющих отношения к предмету: кино, музыка, мировые проблемы.
– Чем занимаешься? Работаешь, женился, дети есть? Марангони, как в состоянии грогги, покачивается под
градом моих вопросов. Затем
– Я поступил в университет, на химический, хотел учиться дальше. Сдал одну сессию, перевелся на философский. Решил, что философия мне ближе. Проучился немного и все бросил. Трудно было, на помощь профессоров рассчитывать не приходилось, к тому же я пошел работать. Отец умер, а у меня еще два младших брата. Работал в баре на виа Тускола-на, потом - в небольшом ресторанчике.
– А сейчас?
– нетерпеливо перебиваю я.
– Хочу показать вам одну кассету, вы не против? В школе остался кабинет с телевизором?
– Кассету?
– Это совсем недолго.
По правде говоря, мне не хочется возвращаться в свой класс, в эти стены, заляпанные надписями про футбол и про любовь, смотреть тошно. Вахтер идет по коридору впереди нас, что-то ворча себе под нос и болтая связкой ключей, как тюремный надзиратель. Он открывает дверь в небольшую, без окон, комнату и включает свет. Полка с телевизором висит на дальней стене. Всякий раз, когда в школу забираются воры, они его уносят; через год покупается новый, гораздо меньше и хуже.
– Я поставлю.
Марангони Стефано наклоняется над видеомагнитофоном, вставляет кассету, нажимает на какие-то кнопки - никакого результата. Я ничем не могу ему помочь, я даже свечи в мопеде поменять не сумею. Наконец слышится шелест, затем какой-то свист, и на экране появляются цветные полосы.
– Все, порядок, - говорит Марангони.
– Что ты мне покажешь?
– Свою работу. Сейчас увидите. Будет сюрприз.
На экране молодожены, они идут по парку: он выглядит, как пистолеро - в длинном черном пиджаке и огромном, дикой расцветки галстуке; она похожа на куклу, каких водружают на деревенскую постель, - вся воздушно-белорозовая. Пышнотелая невеста садится на траву, улыбается, расправляя свою бесконечную юбку, жених устраивается позади, об-
нимает ее. Еще одна пара, среди развалин римского Форума: оба невысокие, счастливые, держатся за руки, как первоклассники, целуются. Свадебный обед: другой он и другая она вместе держат нож, чтобы разрезать высокий трехэтажный торт; они так прижимаются друг к другу, будто хотят стать единым целым.
– Это моя работа. Фотография и видеосъемка свадеб, - говорит Марангони.
– В глубине души я всегда мечтал стать режиссером, с тех пор как вы рассказали нам о Бергмане и Феллини.
– Ты доволен?
– спрашиваю.
– Вы меня поймете: кажется, будто повторяется один и тот же день, вечный праздник. Я помню, вы читали нам рассказ "Человек, который сажал
– Многие сейчас женятся, правда?
– Да все женятся, кроме меня и вас, разве нет?
– Не знаю.
На экране - поцелуи, улыбки, безвкусные наряды, букеты, мужчины, не поскупившиеся на гель для волос, сияющие от радости женщины, машины, украшенные лентами, сады и рестораны. А дальше опять шелестящая пустота.
– Теперь сюрприз, - говорит Марангони и кладет руку мне на плечо.
Неожиданно на экране появляется группа учеников. Они толкаются, чтобы поместиться в кадре? Кто-то приставляет рожки к голове товарища. Кто-то вскидывает руку в фашистском приветствии и смеется.
– Вы их помните?
– Теперь, когда вижу, да.
Среди ребят и он, Марангони, худой, в очках и шарфике. В руках у него книга, он ее показывает: это роман Мопассана, я узнал обложку.
– Здесь я передал камеру Минноцци. Он бестолковый был, шут гороховый, но девушкам нравился, вот кому везло! Сейчас работает на автозаправке.
Кажется, это другая эпоха, хотя прошло всего десять лет. У многих девушек на цепочках висят пластмассовые соски-пустышки по моде тех лет, у парней бритые головы. Один из них - заправщик на бензоколонке, Марангони снимает свадьбы, а остальные?
1. Новелла французского писателя Жана Жионо (1895-1970).
– А остальные?
– Не знаю. Кто-то мне говорил, что Стефания Рубини погибла, разбилась на машине.
У нее светлые волосы, у Стефании Рубини, и темные отросшие корни. Вот она, перед нами, машет руками, боится не попасть в кадр. Посылает воздушный поцелуй, еще живая, полная надежд.
А вот и я. Стою за кафедрой, как обычно. На мне красный пуловер, который я потом прожег сигаретой и сунул, скрепя сердце, в мешок с одеждой, приготовленной для церкви. Мне нравился этот пуловер, яркий, веселый. Под пуловером фланелевая рубашка в клетку, она давно превратилась в тряпку для пыли. Я тоже худее, чем сейчас, усиленно размахиваю руками, когда говорю, поднимаю палец, чтобы подчеркнуть что-то важное. Кадр сжимается, фиксирует паузу, когда я, очевидно, пытаюсь перестроить фразу.
Марангони нажимает какую-то кнопку на пульте, и мой тогдашний голос заполняет комнату. Голос чистый, бессмысленно звонкий. Слова звучат отчетливо, выталкиваются жестами. Я слушаю, и по спине бежит холодок стыда. Те же слова я произносил полчаса назад. Тот же урок, я рассказываю о поэзии Пасколи: детство, первые стихи, дом, живые и умершие. Все одинаково, даже паузы, примеры, грубоватая шутка о поэте и сестрах. Все одинаково.
– Вы были совсем другой, - говорит Марангони.
– Я постарел?