Рассказы
Шрифт:
В самом деле, что ему Сальери? Какое до него дело?
– Мы сейчас! – хрипло бросил Сашка метрдотелю, когда тот издали укоризненно покачал лощеной головой, весьма похожей на голову великого артиста прошлого века Вертинского. Одно лишь отличие – у метрдотеля обширное пузо и массивные кулаки. – Сейчас, милый.
Посидев минуту с сомкнутым ртом, поглаживая темно-вишневую скрипочку на коленях, Сашка тряхнул головой, сорвал парик с лысины и кивнул, призывая нас слушать дальше.
– Не подумайте, не антисемит… у меня отец наполовину молдаванин, а мать украинка…
Когда-то я выступал на конкурсе юных скрипачей. Со мной вровень шел славный такой парнишка Ваня Чунин. Играл он хорошо, врать не буду.
Но я играл немного получше. И первое место светило мне, а это – поездка в Европу, слава и прочее. И вот объявляют: победил Ваня.
Стоим мы с ним рядом – он такой светленький, волосы соломенные, кудряшками, как у Есенина. А я худой, чернявый… Мне потом один профессор рассказал, как шло обсуждение. По первому разу проголосовали – пятеро против двух, Гран-при дать Гуренко. Но тут слово берет парторг консерватории, также член жюри. Говорит: вы подумайте, кто лучше представит за рубежом Советский Союз, русскую скрипичную школу. (А она такая же русская, как и одесская…)
Посмотрите на открытое доброе лицо Ивана Чунина, а потом на темное, несколько болезненное лицо Гуренко. Спору нет, он талантлив, но кто знает, что он там выкинет… Конечно, решайте, как вам подсказывает вкус, партийная совесть, я не давлю. Проголосовали еще раз… и я думаю, вам результат ясен. Точно также выбирали первого космонавта… Герман Титов и красив, и умен, и стихи пишет… нет, надо попроще… своего, не шибко говорливого, предсказуемого паренька. В итоге Титову сломали жизнь. Идем-идем!.. – заискивающе взмолился Сашка к другому администратору ресторана, угрюмой женщине в мужском костюме при бабочке, которая стояла в дверях и показывала на часы. – Анечка, простите! Мы договорим на улице.
Одна из официанток подала Сашке чехол от скрипки, он спрятал скрипку в чехол и обнял, как ребенка. Мы поднялись.
– Почему на улице!.. – воскликнул я. – Есть же теперь куча всяких баров… ночных кабачков…
– Но там после двенадцати дорого.
– Да плевать! – зашумели мы с Юрой. Хотя у меня в карманах оставалась лишь половина пенсии, да у Юры с тысячу рублей телевизионных денег за рекламный клип.
– Ну, если вы не торопитесь, господа.
А даже если бы и торопились. История, рассказанная Сашкой, очень напоминала историю о том, как утверждали меня начальником экспедиции
(у меня отец был в плену) или историю, как Юрке не дали сыграть в молодости Павку Корчагина, потому что был черноглаз. Тогдашнему главному режиссеру втемяшилось, что главный герой гражданской войны должен быть с синими глазами, и конечно же белокурым. А Юра, как и
Сашка, черняв.
Мы вышли на улицу, летняя ночь была обворожительна, звезды над головой сыпались во все стороны. Хотелось декламировать… это у
Маяковского?
Когда звездами нагусто
Забиты ночи августа.
Выпитое давало знать, Юра начал насвистывать довольно фальшиво арию герцога из "Риголетто",
Мы увидели светящуюся надпись: "Заходи, дорогой" и вместе с нашей музыкой спустились в погребок. Здесь обслуживали южные мужчины, водка пахла чачей, но было неплохое красное вино, Сашка сказал, что это не подделка, мы взяли по бутыли (объем 0,7 литра, раньше такие посудины назывались "гитлер"). И наш удивительный знакомец продолжал:
– Ребята, не трагедия для человечества, когда сталкиваются Моцарт и
Сальери, но трагедия для государства, если Моцарт здесь мусор… как и милиция, кстати, мусор по фене… Мусор и менты – вот вся Россия.
– Осторожно! – предупредил его Юра, заметив, как в погребок сошли два милиционера. Они, конечно, услышали слова Сашки, и все бы ничего, если бы он вдруг не захорохорился:
– А что?.. если появляются оборотни в погонах, я должен молчать?!
Меня слушал в зале Косыгин и плакал. Не Касьянов, суки, а Косыгин.
Это большая разница. Как между жопой и абрикосом. Ты, иди сюда!.. – и Сашка, кивнув толстому, наверное, главному милиционеру, сыграл на скрипке известную всем в России мелодию: тата-тита-тата. Которая читается: "А пошел ты на х…"
Когда нас служители порядка, от которых самих пахло, взяли за локотки, Юра возопил хорошим актерским баритоном:
– Дайте рассчитаться, вы! Если вы привыкли на халяву, то мы, как честные граждане… – и тут же получил резиновой палкой по голове.
Рассчитался я, причем с нас взяли весьма мало – наверное, торопились выпроводить вон странных посетителей.
И милиционеры нас повели в милицию – это через улицу, в здание с решетками на окнах.
Вот и дежурный за стеклом встал из-за стола, приветливо улыбается.
Хоть какая-то забава на ночь. Интеллигентные люди, не бомжи, с интеллигентами можно повеселиться.
– Вещи на стол, – скомандовал толстый мент, кстати, лицом своим добрым, бабьим, очень похожий на прекрасного, ныне покойного дирижера и композитора Светланова. А вот поди ж ты, какой суровый!
Выкладывая на стол бумажник, я понял, что его содержимого больше не увижу. Юра картинно зажал в зубах последнюю пятисотрублевую бумажку и мычал, мотая головой: не отдам.
Сашка же, обнимая скрипку в футляре, отскочил в сторону.
– Не трогать. Это святое.
Толстый мент вырвал футляр со скрипкой и замахнулся им, чтобы ударить по башке старого лысого музыканта. Кстати, парик остался в большом ресторане.
– Стой, сучара! – вдруг заорал, приседая, Сашка блатным каким-то голосом, человек, еще недавно страстно и складно говоривший на музыкальные темы. – Как же я вас ненавижу! А вот дайте Вове-Бороде позвоню… это наш профэссор, – оскалил он кривые зубы. – Он тебе скажет, сильно бить или потише.
– Какая еще борода?.. – прохрипел толстяк, схвативший скрипку, но второй милиционер вдруг одернул его и молчаливым взглядом дал что-то понять.