Рассказы
Шрифт:
Понемногу, чтобы не обращать внимания деревни, товарищи перетащили туда лопаты, топоры, железный щуп, нарочно выкованный Макаром у себя в кузнице, и теперь, вынув инструменты из-под почерневшей соломы, сваленной в углу, спорой развалистой походкой дружно зашагали вперёд.
Надо было пройти восемь вёрст по большой дороге. Шли, держась около самого края, чтобы при первой же встрече свернуть в лес. На девятой версте взяли влево по лесной тропинке, дошли по ней до крутого берега лесной речки Крякши и по плотине около шумевшей мельницы перешли на ту
Больше молчали. Дома уже было переговорено обо всём. Впереди нетерпеливо бежал Степан. Макар, мрачно понурив голову, шагал позади. С той самой ночи он так и не видел Варвары и не знал, что сталось с нею. Вся деревня только и делала, что судачила о Лаптевых, о Варваре и о нем. Было противно и стыдно показаться на улицу.
Макару плохо верилось в клад. И в то же время верилось невольно: клад был последним выходом. Сорвётся это, что будет тогда? Но что-то должно быть — это он знал: чувствовал, что жизнь переламывается пополам.
И всё-таки, чем дальше шли в лес, тем легче делалось на душе. Точно лёгким ветерком выдувало из неё залежавшуюся печаль. Иногда Макар даже забывал, куда и зачем они идут, а просто шагал, всей грудью вдыхая лесной воздух и оглядываясь кругом.
Был всё лес. Сначала вдоль дороги росло мелкое чернолесье, дальше шла ель, изредка прерываемая березняком, уставленным поленницами серебряных дров, ещё дальше земля поднялась, стала рассыпчатой и жёлтой, покрылась серым мхом, и пошёл сосновый бор. Куда ни хватал глаз, везде, сплетаясь вершинами, поднимались тонкие красные стволы, и в чистой, опрятной глубине стояла церковная тишина. В одном месте бор отступил от дороги, отодвинулся будто нарочно, и, как малые дети, весело выбежала вперёд мелкая поросль ольшаника, осинника и березняка, густо заросшая у самой дороги чащей шиповника, сплошь засыпанного розовым цветом.
Солнце уже взошло, на тропе алмазами сверкала роса, и воздух был полон тонким запахом диких роз.
— Благодать! — воскликнул наконец, не удержавшись, Степан, натряс себе полный картуз нежных лепестков и уткнул в них лицо. — Нет, братцы! — заговорил он. — Лучше наших мест во всём свете нет! Никуда от наших мест не пойду. Хотел было плюнуть на всё сгоряча да с неудачи да податься в Сибирь, а нет, не пойду! Больно уж у нас хорошо!
Алексей сочувственно тряхнул волосатой головой. Он был вполне лесной человек, любил лес крепкой любовью, мало занимался землёй и целую зиму, весну и осень бродил по лесам.
— Река наша матушка! — восклицал болтливый Степан. — Выйдешь на угор, посмотришь — оторваться нельзя! А лес! А озёра! А речки лесные! Да я вам скажу, братцы, такого воздуху, как у нас, во всём мире нету. И всё ведь наше! Мужицкое! Нашими ноженьками исхожено, нашими глазами пересмотрено. Эх! Не вышло, не взяла наша, не удалось землю отбить, а совсем было бы тогда хорошо. Ну, да ничего! Погодим немного! По-го-дим!
— Годи, годи! — с насмешкой перебил его Макар. — Зазвонил колоколец: тень-тень-тень — благо язык болтается да рот медный. Слушать тебя надоело.
В другое
— Далеко ли до места-то? Вот что лучше скажи!
— Близко, — коротко ответил Степан. — Версты две, не боле.
Они шли теперь узкой, едва заметной, тропинкой по густой еловой рамени, то и дело перелезая через обомшелые, осклизлые колоды. Деревья сходились иногда так близко, что надо было жмурить глаза, чтобы их не ушибли жёсткие лапы. Через полчаса тропинка круто завернула вправо, и впереди сквозь деревья открылся просвет.
— Теперь совсем недалече, — понизив голос, сказал Степан. — Вот оно, Казанское болото. А тут сейчас и озеро будет.
Противоположный крутой берег Крякши отошёл далеко влево и образовал заросшую ивняком и низкорослыми соснами низину, шириной версты в две и длиной версты в четыре. Это и было Казанское болото, по которому, разбившись на заводи и бочаги, образовав непроходимые трясины, с трудом пробиралась речка Крякша.
— Вот тут ещё с полверсты — и будет озеро, — ещё тише сказал Степан.
Они снова взяли вправо и краем гривы по едва заметной грибной тропинке стали пробираться вперёд. Когда прошли так с четверть версты, впереди что-то блеснуло.
— Озеро, — совсем тихо прошептал Степан.
Через малое время очутились на берегу озера и потихоньку подвигались вперёд, внимательно разглядывая его.
Это было странное лесное озеро. Продолговатое, почти совсем прямое, закруглённое на концах, длиной с полверсты и шириной сажень пятьдесят, с высокими берегами, круто спускающимися в самую воду. Только с одной стороны, с той, которая смотрела к болоту, берега понижались и сходили понемногу на нет. В этом месте из озера вытекала маленькая речка, почти ручеёк, и, теряясь в ивняке, текла к болоту.
Густой лес стеной рос по берегам над неподвижной, чёрной водой, в которой даже около берега не видно было ни осоки, ни балаболок с широкими листьями. Там и сям тяжёлые, мшистые стволы, обрушившись с берега, упали вершинами в озеро, и вода в этих местах глядела ещё чернее, бездоннее и страшнее. Холодом и страхом веяло даже теперь, в ясное утро, от этой щели воды, выступившей точно из самой средины земли, и почудилось невольно всем трём мужикам, что вот-вот из бездонного омута медленно вынырнет и взглянет на них невидимое чудище.
— Вот, братцы, и озеро, — прошептал Колоколец. Лицо его было бледно, и глаза беспокойно блестели.
— Диково озеро оно прозывается, — тоже шёпотом проговорил, оглядываясь кругом, Алексей. — Вода в нем, как сажа. На нём весной и по осеням лебеди живут.
Подавшись ещё немного вперёд, передохнули. Солнце стояло ещё низко и не успело высушить росы, — было, вероятно, часов восемь. Отдыхали недолго: не сиделось от нетерпенья. Съели по большому ломтю хлеба с солью, выхлебали наскоро ложками котелок с чаем и поднялись.