Рассказы
Шрифт:
У Димы, как и у многих «дурачков», была привычка чего-нибудь просить. Выходишь гулять во двор, а Дима тут же к тебе подходит, улыбается и говорит:
— Дай кафнетоську.
— Нет конфеточки.
— Дай пийазёцка.
— Нет пирожочка.
— Ну дай сово-ибудь!
— На.
Это была такая игра. В «сово-ибудь» (чего-нибудь). Дима был рад любому подарку. Обычно мы все, выходя гулять, заранее брали «сово-ибудь» из дома: фантик, огрызок карандаша, копейку, сухарик, скрепочку — неважно. Он, сияя счастливой улыбкой, брал подарок и
— Сабибо, — и весь день играл с этим «сово-ибудь». Сворачивал и разворачивал фантик, кидал на землю копеечку, восхищенным шепотом приговаривая:
— Оёл.
Или:
— Ефка.
При этом он не понимал, где орел, а где решка. Просто ему нравилось бросать и поднимать копеечку и нравилось говорить «ефка» и «оёл».
Дрын всегда старался сделать Диме какую-нибудь гадость. А Дима каждый раз забывал, что Дрын плохой. Он вообще начисто забывал зло. Любое. Заходит Дрын к нам во двор, когда из нас никого нету, Дима тут как тут:
— Дай пийозанава.
— Нет пирожного.
— Дай майозанава.
— Нет мороженого.
— Ну дай сово-ибудь!
— Хочешь саечку?
— Хосю.
— На! — и Дрын делал саечку — с чувством, побольнее, зацепив тремя пальцами Димин подбородок, как крючком, — и смеялся. И смех у него был похож на частую-частую визгливую икоту.
— Ай, бо-о-ойна! — кричал Дима, не переставая через силу улыбаться. Для Димы улыбка была чем-то вроде штанов. Ему, наверное, казалось, что не улыбаться просто неприлично.
Иногда мы делали засады на Дрына. Особенно Дрын боялся Сисю. Мы прятались в сирени и ждали. Появлялся, воровато оглядываясь по сторонам, Дрын. Одна рука в кармане: что-то прячет. Дима, сияя от счастья:
— Дай сакаятку.
— Нет шоколадки.
— Дай маймиятку.
— Нет мармеладки.
— Ну дай сово-ибудь!
— А на! — и он быстро высыпает Диме за шиворот горсть песку.
— Ай, нипиятна! — кричит, с трудом улыбаясь, Дима.
Мы вырываемся из засады. Дрын — от нас. Мы — за ним. Сися орет свое любимое:
— Стоять! Молчать! Бояться! Деньги не прятать!
Мы настигаем Дрына. Тот хнычет, как бы тихо полаивая. Нас четверо: Пятно, Речевка, Сися и я (Сопля дома делает математику для Речевки: ему некогда). Мы вчетвером тащим Дрына к песочнице. Мы настроены жестоко. Дети вообще — часто жестокий народ, безжалостный.
— Хосес писоцку? — подражая Диме, ехидничает Пятно.
— Не-е-ет, — хнычет Дрын. — Не надо! Я не бу-буду!..
— Бубудешь! Фку-усный писоцек! — шипит Речевка.
Мы с Пятном держим Дрыну руки. Речевка зловеще пританцовывает, делая страшные рожи, чтобы Дрыну стало еще страшнее. А Сися двумя пальцами давит Дрыну на скулы, стараясь открыть рот, и запихивает ему в рот песок. Тот давится, плюется.
— Любишь фрукты? — добро-добро улыбается Сися.
— Не-е-ет!
— Яблочки? — продолжает Речевка.
— Не-е-ет!
— Апельсинчики? — включаюсь в игру я.
— Не-е-ет!
— Ананасики? — вносит свою лепту в самосуд Пятно.
— Не-е-е-е-ет! — вопит Дрын, плюясь песком.
— Значит, сли-и-и-ивочки? — «догадывается» Сися.
— Не-е-ет!
— Лю-у-у-бишь, Дрынчик. Сливочки все любят! — говорит Сися, строит жуткую рожу, издает злобный рык и делает Дрыну «сливочку». Долго и сладострастно наминает Дрыну нос, крутит его туда-сюда, подпевает:
— Я пригласи-ить хочу-у на та-анец ва-ас и то-олько ва-ас! И не случа-айно этот та-анец — ва-альс!
Мы хохочем. Хорошенький получается «вальсик». Речевка танцует вальс с воображаемым партнером. Пятно самозабвенно вертит головой туда-сюда. Я подвываю «Вихрем закружит белый танец!..» Всё зыкински…
Только вот: нам все время мешает Дима, нудно тянет нас за рукава, за штанины, Речевку — за юбку, пытаясь оттащить от Дрына, приговаривает, словно стараясь отвлечь нас от нашей мстительной вакханалии:
— Дай джювацку! Дай пияфкА! Дай сово-ибудь!
«Ну, поиграйте со мной в „сово-ибудь“! У вас нехорошая, зля игра. Давайте играть в нашу, хорошую игру!»
Ему жалко Дрына. Но мы «отдрыниваем» Дрына по полной. Наконец мы его отпускаем. В заключение каждый дает Дрыну по пендалю. Речевка тоже, но не ступней, а коленкой, придерживая юбку. «Н-н-на, дрынская морда!..»
— Еще будешь к Диме приставать, — говорит Сися, — уши к ж…е приклею.
Мы смеемся. Дрын уходит. Уже издалека показывает кулак и убегает. Дима всхлипывает сквозь улыбку, шепотом приговаривает:
— Дай сахайоцку… дай баяноцку…
Нам уже не так весело, как было вначале. Скорее грустновато. Но мы все еще упорно делаем вид, что у нас прекрасное настроение, потому что мы восстановили справедливость. Жестоко, конечно, но восстановили.
Я достаю из кармана пластинку «джювацки»-пепперминта. Я аккуратно кладу ее на скамейку, очень медленно, обстоятельно, выверяя каждое движение, разрезаю жвачку на пять частей перочинным ножичком. Одну часть — Диме. Тот сияет, сразу забыв про Дрына. Мы все молча жуем, громко чавкаем. Так вкуснее. Дима тоже пытается громко чавкать, но у него не получается: он просто очень широко открывает рот, к тому же пытаясь моргать в такт жеванию. Мы одобрительно смеемся. Он, как всегда, улыбается, с уважением приговаривает:
— Джювацка!
— Пе-пер-минт! — торжественно произносит Речевка.
— Пи-ми-мин, — уважительно повторяет за ней Дима.
Все в порядке. У нас во дворе мир.
Сколько я жил в этом доме, столько помню Диму. В старших классах мы, конечно, с ним уже не играли. Но «сово-ибудь» продолжало оставаться неизменным ритуалом. Дима больше дружил с маленькими ребятами, но и нас помнил и, как мне кажется, по-своему любил.
Потом у меня был университет. Дворовая жизнь завершилась окончательно. А Дима все так же сидел в песочнице, окруженный детворой.