Рассказы
Шрифт:
— А почему, сударь мой, вы мне газет не подали в прошлый раз? — спросил он строго, вспомнив, что, действительно, газет почему-то не было видно.
— Газеты были, и я их подал вам, — ответил почтальон.
Инженер не предусматривал противоречия и поэтому у него сразу подкатило к печени.
— Может быть, вы мне доложите, что вы их подали в самые мои руки? — спросил он резко.
Старик, удивленный таким тоном, провел рукой по бороде, но затем, что-то вспомнив, улыбнулся:
— Разве вы, господин инженер, не видали их? Я положил на ваш письменный стол. Вы не сердитесь, господин инженер, но вы
«То есть дерзость на дерзости и ложь на лжи» — так подумал инженер.
— Что ж, сударь, вы ночью что ли ко мне приходили? Я человек занятой и днем спать не умею.
Почтальону было очень неприятно, что вдруг разыгрался какой-то конфликт. Он слишком привык к радостным улыбкам и серебряным монетам, которыми его дарили за приятные письма, а в данном случае было особенно ясно, что инженер сердился по недоразумению. Старик сказал примирительно:
— Господин инженер, вы напрасно огорчаетесь. Я знаю, что у вас много работы, и поэтому очень хорошо, если вы отдохнете среди дня. Но вот, ей-Богу, когда я вошел в вашу комнату, вы крепко спали в кресле. Чтобы не будить вас, я положил их на письменный стол. Там они, наверно, и лежат.
— Вот как! — сказал инженер заносчиво, — не угодно ли последовать в мой барак?
И он пошел вперед. Почтальон за ним.
Действительно, на письменном столе, сбоку, оказались две новые газеты. Из-за семейных неладов инженер был так рассеян, что ни разу не притронулся к письменному столу.
— И вы утверждаете, что в то время, как вы клали их на стол, я крепко спал в кресле?
— В этом, — сказал почтальон, указывая на кресло, и, вспомнив что-то еще более занятное, он расплылся в добродушной улыбке. — Вам снилось что-то очень нехорошее, — сказал он, — потому что во сне вы сердились и один раз даже сказали: негодяй. И бумаги ваши рассыпались вокруг кресла.
Инженер остолбенел. Выходило, что измену жены он видел во сне. Устав после работы на плотине, он заснул за проверкой отчетов, и ревность толкнула его на предательское сновидение.
— И вы слышали как я во сне сказал: негодяй? — спросил инженер, причем голос его сорвался.
— Слышал. А потом вы потянули ногой и сказали: ах ты, подлая!
— И все во сне ?!
— Во сне.
— А вы стояли и любовались на представление?
Почтальон сконфузился.
— Я сейчас же ушел, — сказал он.
Инженер затрясся от негодования. Казалось, он превратился в облако, фаршированное молниями и громом.
— Знаете вы кто? Вы — симулянт и мистификатор! — крикнул он, — симулянт и отвратительный мистификатор!
Старик попятился, не веря своим ушам.
— Я? прошептал он, не понимая слов, которые ему бросили, но чувствуя, что в них скрыто что-то очень обидное, — я симу... и мисти... мисти...
—...фикатор! фикатор! фикатор! — закричал инженер. Он был вне себя. Он слишком настроил себя на свое благородство и на измену этой низкой женщины, чтобы поверить, что во всей этой истории виновен только он один.
Почтальон скорбно всплеснул руками и вышел из барака, оставив инженера в обществе его гнева и его предательского сновидения.
Начат 7 июня 1918 года в Токио
I
Хотя городок был маленький, но в нем существовали и уважаемые граждане. Вернее, наоборот, именно: так как городок был маленький, то и все уважаемые граждане были налицо. Даже точнее я сказал бы так: благодаря его малости, заметно выступали те граждане, которые были уважаемы. В большом городе уважаемые граждане тонут в общей массе, растворяя свои высокие качества в количестве, населяющем город, но чем город меньше, тем больше вырастает значение уважаемого гражданина и тем тяжелее становится его удельный вес. Именно так обстояло дело и в древнем городке, о котором будет речь.
— Вы знаете, как я вас люблю, — сказал уважаемый гражданин, беря аббата под руку и отводя его вбок от уличной толпы. — Конечно, вы знаете, что я вас очень люблю. Вы в этом, безусловно, не сомневаетесь. Да и не я один, все вас очень любят, дорогой аббат. Чрезвычайно любят.
Аббат проронил благодарность, не вполне ориентируясь, зачем держат его под руку и почему ему говорят много любезностей.
— Любви одной, конечно, мало, — продолжал уважаемый гражданин, — но ведь все и уважают. Все ценят вашу просвещенную деятельность. Поразительно ценят. И я, и все. И все, и я.
— Благодарю вас, — проговорил аббат, польщенный, и попытался высвободить руку.
— Вы знаете, — не желал смолкать гражданин, — ваша репутация настолько чиста и незапятнанна, что даже, появись какой-нибудь слух про вас, ему никто не стал бы верить.
— Слух? — поднял бровь аббат.
— Но, ради Бога, не подумайте, что я хочу сказать, будто он появился. Если бы даже он появился, я ни за что не позволил бы себе упоминать о нем перед вами. Я бы сказал: вздор. Вздор, но лучше, чтобы он не появлялся. Для этого мы слишком любим нашего дорогого аббата.
— Значит кое-что...
— О нет, о нет! Именно ничего. Разве я могу чему- нибудь поверить? Я только хотел сказать, насколько и я, и другие, и мы, и вообще все, насколько тепло мы настроены к вам и какое всеобщее доверие, можно сказать, разливается по нашему городу, направляя свое течение к вашей личности. И если я сейчас чуть- чуть поговорил с вами, то я от души благодарю вас за интересную беседу. Она доставила мне искреннее удовольствие. Изысканное наслаждение. До свидания, дорогой аббат. Благодарю вас. Я сюда, в магазин, куплю сотню сигар. Должен сказать, что здесь отличные сигары. Рекомендую. До свидания же, дорогой аббат.
Аббат посмотрел ему вслед и подумал: отчего у этого человека так много слов и так мало прямоты? И, пожав плечами, направился домой, в настоящий, церковный, принадлежащий аббату по праву занимаемого им места дом.
Ему удалось пройти немного шагов, прежде чем к нему опять не привязались. На этот раз был гражданин отнюдь не уважаемый. Достаточно потрогать его воротничок, грязный и мятый, как тряпка, которой вытирали сапоги, чтобы убедиться в этом. А лицо? тоже помятое. А глаза? бегают. А походка? подленькая. Но тем не менее любопытный субъект. Профессия — дантист, хотя никто у него не лечится.