Рассказы
Шрифт:
— Как же, — ответил аббат, — только нетерпение толкнуло меня постучать так поздно в вашу дверь.
— А про клапан вы слыхали? — не усидел на стуле Форчио. Это подало сигнал к общему оживлению.
Я не верил ушам, — зашевелился в кресле аббат.
— Упоительный клапан! — сорвался с места дантист. И все трое направились к крошечной дверце в чулан. Форчио вынул большой ключ и вставил его в дверь.
— Дивный клапан, — сказал он и отпер замок.
Из чулана пахнуло плесенью и винным спиртом, который хранил в нем хозяин. Там же, рядом
— Куда же вы? — спросил зубной врач. Но в это время Форчио появился из чулана.
— Вот он, — сказал он, вынося длинный коричневый предмет. Аббат восхищенно протянул к нему руки.
— Цвет-то, цвет один чего стоит! — дрожащим голосом проговорил дантист, тоже протягивая руку, — коричневато-черноватый, благородный...
Аббат осторожно взял длинный предмет в руки и с нежной улыбкой оглядел его.
— Да, — проговорил он, полный задумчивого созерцания, — теперь мы имеем дело с настоящей благородной вещью!
Форчио достал какую-то изогнутую трубочку с красным наконечником и приладил ее к середине коричневого предмета. Аббат не выпускал его из рук. Дантист тоже без особой надобности поддерживал рукой.
— Позвольте, я возьму ноту, — сказал Форчио, отбирая инструмент у аббата. И, приладившись к коричневому предмету, он всунул трубочку с красным наконечником в рот и надул щеки. Аббат и доктор не сводили глаз, оба превратившись в зрение и слух.
Форчио набрал в себя порцию воздуха и взял самую низкую ноту. Сначала вырвалось шипение, затем родился гортанный звук в глубоком басу. Дантист, побледнев, восторженно схватил аббата за руку.
— Клапан... — прошептал он.
— Да, клапан, — с чувством глубочайшего удовлетворения произнес потомок крестоносцев, выпуская трубку изо рта, — да, друзья, это клапан, которого раньше у нас не было. Это си-бемоль.
— Разрешите мне взять си-бемоль! — не утерпел дантист, порываясь к инструменту. Но Форчио отстранился.
— Позвольте. Сначала я возьму еще раз, — сказал он и положил трубку в рот.
Доктор и аббат снова превратились в слух. Аббат даже наклонился одним ухом и поднял указательный палец.
Раздалось шипение трубы и, пополам с шипением, горловой, сдавленный бас: Форчио снова взял си-бемоль.
— Дивно!! — в один голос воскликнули оба, аббат и доктор: глаза их горели. Форчио протянул инструмент доктору. Тот страстно схватил его в руки, как-то зверски вцепился зубами в трубку — и громкий пассаж прокатился с самого низа до самого верха, а затем обратно, с самого верха до самого низа.
— Ах, какой звук! Какой полнозвучный, дивный тембр! — упоенно произнес аббат. И, несмело протянув руки к дантисту, он скромно прибавил:
— Доктор... я тоже очень хотел бы взять одну ноту...
— О, прошу вас! — галантно ответил тот, передавая благородный инструмент аббату.
Тем временем, Форчио делля Фурчиа достал
— Вы знаете, — сказал он, останавливаясь, — доктор уже кое-что перекладывает для нас троих. Так что на днях мы сможем поиграть все вместе.
— Я перекладываю песню, которую играл сейчас кавалер, — объяснил врач, — и еще один псалом.
— Псалом? — удивился аббат.
Форчио засмеялся и сыграл быстрый пассаж.
— Доктор был всего раз в жизни в вашей церкви, — сказал он, — но запомнил псалом, который пели в прошлое воскресение, и теперь перекладывает его нам.
— Вот этот, — оживленно воскликнул врач и, взяв из рук аббата драгоценный фагот, наиграл на нем медленный мотив. Лицо аббата расплылось в масляную улыбку.
— Ах, как хорошо! — сказал он, — но какой же вы талант, дорогой мой доктор!
Лицо врача тоже расползлось счастливыми морщинками.
— Я вам сыграю мой концерт! — сказал он, надевая на шею тесемку с крючком.
Инструмент был довольно тяжел и, чтобы пальцы, не утомляясь лишним весом, могли свободней бегать, подвешивался на шею на специальном шнурке. Как- никак, они перебирали целую систему дырочек и клапанов, не говоря уже о том знаменитом клапане, который привел доктора в такой неистовый раж, подарив его новою, особо жирной нотою.
Предложение сыграть концерт сулило много наслаждений. Аббат и Форчио с нескрываемым удовольствием расположились в креслах, и доктор начал.
Он превратился в сплошное напряжение, жилы на висках надулись, глаза покраснели, — и тонкий высокий звук со страшной надтреснутостью вырвался из трубки фагота. Звук был протяжный, сипловатый, сдавленный и силой своего напряжения производил неописуемое впечатление. За ним, без перерыва, последовал другой, еще более напряженный, более высокий, а за ним, тоже без перерыва, еще выше, чем предыдущий, самый высочайший, крайний, до того сдавленный, что он казался почти невероятным, фальшивым.
— А-ах! — сладострастно застонал аббат и смутился, боясь помешать артисту.
Но тот уже сполз с верхних звуков на более нормальные, более легкие для исполнения, и разыгрывал на них мелодию собственного сочинения. А затем мелодия стала принимать все более и более живой характер, перекидываясь то в верхние, то в средние регистры, и наконец, превратилась в быстрый, виртуозный пассаж, который, с закруглениями, поворотами и возвращениями, спиралью скатился с самого верха в глубокий бас. В нем слышались и полоскание горла, и бешеное бурчание живота, и хохот подвыпившего старикашки. И, как завершение бурного пассажа, с толстым хрипением квакнул своим гортанным кваком знаменитый клапан, жирный си-бемоль. Не будучи в состоянии удовлетвориться одним разом, дантист повторил его еще, и еще, и еще раз еще, наслаждаясь упоительным хрипом си-бемоля и придавая его повторениям ритм какого-то марша.