Рассказы
Шрифт:
Дома крапиву нарезал, обдал кипятком (чтобы поросёнок язык не обжёг), полил свежей простоквашей — излюбленным лакомством Веприка, пододвинул к нему корыто — ешь! Веприк посмотрел невесело, закашлялся, как дядя Игнат, который папиросу изо рта не выпускает, а потом лениво, нехотя начал есть. Вскоре, наверное, аппетит у него разыгрался, и Веприк опорожнил корыто. Вечером я тоже накормил его крапивой.
— Вот теперь выздоровеет наш Веприк! — обрадовалась Маринка, возвратившись из пионерского лагеря.
Но утром оказалось, что поросёнок всё ещё кашляет.
— А вы думали за один день его вылечить, — заметила наше удивление мама. — Вот вам варежки, а то ещё долго придётся за крапивой ходить.
…В
В воскресенье отправились с Маринкой туда. В зарослях ивняка, бузины, калины стояла стеной буйно разросшаяся крапива — развесистая, сочная и, наверное, очень жалящая — не только листочки, по и веточки сплошь усеяны красноватыми жалами. Это на них, мы знали из ботаники, сидят на пружинках гарпунчики — ядовитые иголочки. Сломай жало, и гарпунчик сработает — всадит в тело порядочный запас зуда. Потому-то мы и прихватили мамины варежки. Быстро нарезали с полмешка крапивы, а потом побежали на поляну нарвать кроликам травы. Я набрёл на одуванчики. У нас, па горе, одуванчики мелкие, давно отцвели, а здесь свеженькие, длиннолистные, цветут. Рвал я их и думал, что во Франции наверняка знают в них толк, иначе не готовили бы из них салатов. Особенно хорошие одуванчики растут возле высохшей берёзки. Видимо, верхушку её сломало бурей, и ствол уже начал гнить. «Сколько ему стоять!» — я ударил по нему ладонью. И вдруг из-под самой земли неожиданно взлетела стайка чёрно-жёлтых насекомых. «Шершни!» Я их сразу узнал и бросился наутёк. Бегу и чувствую, что они меня догоняют, уже в волосах копошатся. «Пропал!» — мелькнула мысль, потому что хорошо помнил, как в прошлом году шершни искусали одного грибника. Бросился на землю, закрыл голову пиджаком. Давлю рукой насекомых, которые копошатся в волосах. Поздно — острая боль пронизывает затылок. Укусили! Зловеще гудят над головой. Не двигаюсь. Замер. Это, наверное, и спасло от верной смерти. Вскоре жужжание прекратилось, я стянул с головы пиджак и вытащил из волос двух длинных чёрно-жёлтых шершней. Уже мёртвых. Какая дрянь. Впрочем, сам виноват, не надо было тревожить гнездо…
Боль сковала голову, нижняя челюсть отвисла, приходится поддерживать её рукой. В ушах будто вата. Беспрерывно течёт слюна…
— Чего плюёшься? — подошла Маринка. Она была за кустом ивняка и, наверное, но видела моего позора. Молча показываю ей мёртвых шершней и чешу затылок.
— Укусили? — пугается сестра, обследует мою голову и радостно сообщает: — Жал нет!
— Тоже биолог нашёлся, — криво улыбаюсь. — Это только пчёлы оставляют при укусе жала, а осы жалят сколько хотят. У них жало что у бандита нож!
— Что же делать! — охает Маринка. — Если гадюка укусит, яд высасывают. От укусов пчёл сок одуванчиков помогает. Шершни — осы, выходит, их яд похож на пчелиный. Давай, Петя, одуванчик к затылку приложим.
Сестра помяла листочки одуванчиков и на платочке приложила к затылку. И в самом деле полегчало. Посидели мы немного, погрустили, а потом взяли мешки и побрели домой, с трудом передвигая ноги. Набрал я из холодильника в целлофановый мешочек льда, приложил к затылку, лёг и уснул.
Пришлось Маринке одной и Веприка, и кроликов кормить.
Проснулся от радостного крика сестры:
— Серая десять кроликов принесла!
Повертел головой — легче стало. И так я обрадовался, что не загрызли меня проклятые шершни, что нет уже такой жгучей боли в затылке, что кролики появились…
А они такие забавные — маленькие, слепые, голые. Копошатся в пуху: серая крольчиха сама себя общипала.
— Пойдём отсюда, а то ещё и кормить но захочет! — тащит меня от клетки Маринка. — Знаешь,
— Разве что в награду! — буркнул я, вспомнив разговор с папой.
Заглянули к Веприку. Тот обрадовался, начал тыкаться рыльцем о наши ноги, потом лёг на бок, закрыл глаза.
Маринка почесала поросёнка, и он захрюкал от удовольствия.
— Ты, братик, и не заметил, что ещё со вчерашнего дня Веприк не кашляет. Видишь, повеселел!
Вот это новость! Теперь мама не будет сомневаться, что дети у неё хозяйственные растут.
СЧАСТЛИВАЯ ПРИМЕТА
Аистово. Так называется наше село. Длинной единственной улицей протянулось оно вдоль опушки Чёрного бора, а с противоположной стороны дворы упираются в болото. Впрочем, болота уже нет. Несколько лет назад его осушили и теперь выращивают там овощи.
Время от времени к нам наведываются специалисты-мелиораторы, недавно даже профессор приезжал. Долго ходил по полям с колхозным начальством, мял зачем-то землю в руках, заглядывал в дренажные трубы. Принюхивался к воде в каналах…
Обедал Сысой Александрович — так звали профессора — у нас. Его мой папа, колхозный агроном, пригласил. Ничего особенного в нём не было, человек как человек. Даже похож немного на нашего учителя биологии Владимира Петровича. Такой же неторопливый, рассудительный. За обедом взрослые вели разговор о колхозных делах, советовались с Сысоем Александровичем, как дальше вести полевые работы, а я тихонько сидел в своей комнате, прислушиваясь к мудрым профессорским словам. Подслушивать, конечно, нехорошо, но здесь случаи исключительный — когда ещё я услышу профессора!
— Аисты к вам так и не вернулись? — вдруг спросил Сысой Александрович.
— Только и остались в названии села, — грустно ответил председатель колхоза Михаил Пантелеймонович. — Наверное, техники испугались, когда мы болото осушали. Два года грохот стоял.
— Надо бы их как-то привадить, — задумался Сысой Александрович. — Приладьте на деревьях колёса, да и вербы надо посадить вдоль крайних каналов для защиты от ветра. И будет у вас тут отличный микроклимат. А чтобы каналы не зарастали растительностью, надо пустить толстолобика. Очень полезная рыба.
…Весной за каждым классом закрепили определённый участок канала, и мы посадили вербы. Точнее, не посадили, а повтыкали, потому что мы просто втыкали в землю колья. Каково же было наше удивление, когда на кольях появились почки, а вскоре потянулись навстречу солнцу ярко-зелёные веточки. Толстолобик тоже сделал своё дело — словно бритвой срезал заросли рогоз, камыша и ещё всякой всячины, которая растёт на болоте. Вода в каналах стала прозрачной, даже дно видно.
Только в один карьер толстолобика не пустили — в тот, что у самой дороги, широкий и глубокий, как настоящее озеро. Правление колхоза отдало его нам — купаться, рыбу ловить. Петя Желтобрюх, когда об этом узнал, сразу удочку смастерил и на рыбалку. Мы за ним. Караси шли на дождевого червя хорошо. Пете даже надоело их вытаскивать, и он отдал удочку мне. Я никогда не ловил рыбу и боялся, что не сумею, но напрасны были мои опасения: я едва успевал наживку менять. Одно плохо — караси были чересчур мелкими… За этим занятием и застал нас председатель колхоза. Я думал, похвалит — где ещё увидишь таких искусных рыболовов! — но он нахмурился.