Расследование смерти мадам Бовари

Думенк Филипп

Тюваш резюмировал для всех то, что обычно называют официальной версией: мадам Бовари вела в Ионвиле спокойную и счастливую жизнь, посещая лишь добропорядочное общество городка; ее муж, молодой врач, не имевший докторской степени, был полон планов на будущее, и его уважали во всем кантоне; без видимой причины, вероятно, случайно, она приняла смертельный яд; любящий супруг вернулся после ежедневных визитов и обнаружил случившееся; вместе с аптекарем Омэ и его женой он оказал ей первую помощь; из города срочно вызвали двух врачей, но пациентка трагически скончалась, и т. д.

Затем,

поддерживаемый своими подчиненными, каждый из которых одобрительно кивал головой, Тюваш дерзнул повысить тон:

— Итак, господа, при каких же событиях мы присутствуем последние часы? Два прекрасных доктора упорхнули в одночасье, не оставив ни следа, ни разрешения на похороны. Полиция департамента примчалась ради покойной, которая (говоря между нами), несмотря на версию о несчастном случае, которую распространили из уважения к жителям, к несчастью, на самом деле покончила с собой. Никто ее здесь не осуждает, и мы все соболезнуем ее мужу, однако всем известно, что ей не нравилось в нашем городке и она его презирала. Она разорила господина Бовари своими неуемными тратами и, возможно, своим безнравственным поведением. В любом случае речь идет о частном деле, касающемся только ее супруга или, в крайнем случае, ее исповедника господина аббата Бурнизьена, но уж точно не полицейских, которые, тем не менее, прибыли сюда.

Делевуа уже готовился дать резкую отповедь, но, по счастью, первым взял слово д’Эрвиль:

— То, что говорит господин мэр, совершенно правильно, — согласился он, — но можем ли мы осуждать двух порядочных врачей, добросовестно выполнявших свой профессиональный долг, за то, что они задержали выдачу документов? Кроме того, я могу вам объявить, что мои исследования закончены, и можно приступать к погребению.

— Значит, мы можем, — перебил Тюваш, — предупредить господина кюре Бурнизьена и устроить похороны завтра?

— Совершенно верно.

— Но этот яд, который она приняла, — донесся из окружения мэра желчный голос, — откуда он взялся?

— А эти следы от ударов, про которые все толкуют? — спросил кто-то.

— У нас в городе никого не бьют, — послышалась еще одна реплика.

И вновь молодой врач проявил ангельское терпение.

— По этому поводу, — сказал он, — позвольте пока не давать вам ответа. Сегодня вечером мы лишь констатируем, что препятствий для похорон более не существует.

— И что мы, — не преминул добавить Делевуа, — начинаем с завтрашнего дня расследование.

— Какое расследование? — удивился Тюваш.

— О, так, ничего особенного, — откликнулся Делевуа. — Такое… Как сказать? Предварительное следствие.

— В таком случае мы будем в вашем распоряжении, — заявил Тюваш, бросив на него угрожающий взгляд.

Все удалились. Делевуа остался наедине с д’Эрвилем и Реми.

— Итак, ваше мнение? — обратился он к д’Эрвилю.

— Какое мнение?

— О деле, естественно.

— Я врач, а не полицейский. Мое мнение касается лишь технической стороны.

— Вот именно, ваше мнение по этому поводу. Самоубийство или убийство?

— Откровенно?

— Да.

— Ну

что ж, рискуя разочаровать господина префекта и тех, кто нас сюда послал (в этот момент на его губах появилась ироничная улыбка), я бы рискнул заявить, что если бы не формальные свидетельства моих коллег с медицинского факультета, то я был бы склонен к версии о самоубийстве, причем совершенно обыкновенном. Женщине двадцать пять или двадцать шесть лет, ее общее состояние было хорошим, она была очень красивой женщиной и имела, по крайней мере, если верить тому, что здесь было сказано, большие сердечные и денежные проблемы. Что касается собственно причины ее смерти, то она была вызвана попаданием в желудок большой дозы мышьяка — обычного мышьяка, который можно приобрести по рецепту в любой аптеке под предлогом лечения сифилиса или для приготовления крысиного яда.

— Этого количества было достаточно, чтобы вызвать смерть сразу?

— Да.

— А следы физического насилия, о которых говорил Каниве?

— Они действительно есть, но поверхностные. Вероятно, их нанесли тупым предметом. Но также возможно, что в агонии женщина просто ударилась обо что-то. Во всяком случае, вряд ли смерть наступила из-за этих ушибов.

— Это действительно жена того самого Бовари, которого мы с тобой знали по лицею? — вмешался Реми.

Делевуа усмехнулся.

— Ах, вот оно что! — сказал он. — И ты, Реми, как и господин д’Эрвиль, знал этого господина Бовари?

— Его — да, но не его жену, — ответил д’Эрвиль. — И Бог знает, заслужил ли этот бедолага такое несчастье! Наш товарищ по коллежу немного простоват, но именно из таких потом получаются славные мужчины. Вы понимаете, что я хочу сказать. — Он умолк, потом снова заговорил: — В гостинице подадут ужин только через час. Не хотите ли, пока есть время, пройти в дом покойной? Я проводил там вскрытие, и у меня остался ключ. Тело тоже находится там.

— Ну, если оно еще там… — протянул Реми.

— Никаких проблем, — поспешил его заверить д’Эрвиль. — Предоставьте мне все вам показать.

Все трое вышли.

Оцепеневший от холода жандарм из Руана, привезший д’Эрвиля, стоял на часах перед домом. Входная дверь со скрипом отворилась, плохо подогнанный деревянный порог затрещал под их ногами, они прошли через небольшой темный вестибюль и попали в гостиную, где оперировал их эскулап. Шторы были задернуты, ставни закрыты, но два больших канделябра обеспечивали почти дневное освещение. В камине горел огонь, и Делевуа бесцеремонно поставил перед ним свой огромный зонт, чтобы просушить его.

Внутри было уютно, и если бы не запах формалина, не беспорядочно расставленные оцинкованные ванночки и сосуды, и, главным образом, не прикрытое простыней тело, вытянувшееся на столе, который принесли, вероятно, из смежной столовой, то можно было бы подумать, что они просто пришли в гости. Стучали часы с маятником, потрескивали поленья в огне. Внизу слышался веселый перезвон стеклянной посуды и металлических приборов, словно там орудовала ретивая кухарка. А может быть, кто-то помогал судебному медику мыть инструменты, или это было что-то совсем другое.