Расследованием установлено…
Шрифт:
Магнитофон остановили, понятые подписали протокол записанного разговора. Через пару часов можно было ехать на встречу с незадачливым конспиратором.
Он появился за четверть часа до назначенного времени. Узнать его было нетрудно — не требовалось ни пароля, ни ответа: у белой стены колокольни в нелепой позе всякого ожидающего грузно переминался с ноги на ногу толстяк в серых брюках и белой сеточке. А когда он увидел двух мужчин, направляющихся к нему, то, не раздумывая, пошел навстречу. Знакомство не заняло много времени.
— Соломон Абрамович?
—
Протянутая рука повисла в воздухе, мужчина начавший разговор, избежав рукопожатия, протянул удостоверение:
— Вам придется проехать с нами.
— Извините, не могу, у меня встреча…
— Не беспокойтесь, Соломон Абрамович, встречи не будет.
— Прошу вас…
С трудом оторвав ноги от земли, он шел к машине, поджидавшей его у собора, так же молча, окаменело поднимался в кабинет следователя. И все это молча — ни звука, с застывшей гримасой-улыбкой на одутловатом лице.
— Гражданин Овэс Соломон Абрамович? — задал первый вопрос следователь.
— Совершенно верно, — ответил он, сделав попытку приподняться со стула.
— Вы подозреваетесь в шпионаже — преступлении, предусмотренном статьей 64, пункт «а», Уголовного кодекса… Что вы можете пояснить в связи с этим?
— Я не могу ответить… Но если можно потом… Я должен подумать…
Следователь и сам видел его растерянность, поэтому разговаривать сейчас с Овэсом было бесполезно. Подписав протокол допроса, Овэс отправился в камеру следственного изолятора.
На другой день Овэс вновь появился в кабинете следователя.
— Будем разговаривать, Соломон Абрамович?
Не разжимая губ, он кивнул в знак согласия. Но, как только следователь задал первый вопрос, Овэс… заплакал. Он охотно пил воду, предложенную следователем, и продолжал, ни слова не говоря, плакать. То же самое повторилось и на следующий день. Терпение следователя иссякло.
— Хватит, — сказал он. — Слезы не помогут, займемся делом, гражданин Овэс!
— Хорошо, — покорно согласился Соломон Абрамович и перестал плакать.
— Вам предъявляется письмо на имя генерального консула США в Ленинграде. Оно знакомо вам?
— Конечно. Это мое письмо, — не колеблясь, подтвердил обвиняемый.
Он сразу же узнал и синюю папку с документами.
— Это я тоже передал вместе с письмом…
Его показания о том, как он это сделал, полностью совпали с рассказом шофера, которого он принял за американца и которому вручил у подъезда гостиницы «Октябрьская» свое послание консулу с секретными документами. Даже сейчас Овэс не догадывался о своем просчете. Подробно рассказав, как все происходило, он не удержался от вопроса:
— Скажите, а как это все попало к вам?
— Вы что, жалеете об этом?
— Что вы! Я рад, что они попали в верные руки…
Встречи следователя с Овэсом продолжаются. Теперь он уже освоился в кабинете, порой был даже излишне многословен.
— Скажите, Овэс, это был ваш первый контакт с представителями американского консульства?
— Никакого
— Хорошо, Овэс. А до этого были встречи?
Обвиняемый клянется, что эпизод у «Октябрьской» был единственным, и Овэс проклинает тот час, когда он оказался на своем «Москвиче» у американского консульства.
Но следователь, переждав очередной всплеск эмоций обвиняемого, продолжает:
— Во время обыска в вашей квартире обнаружено еще одно письмо американскому консулу. Оно написано значительно раньше… Узнаете?
— Это черновик!
А письмо вы отправили?
— Так встречи не было!
— Почему? Вы ведь просили о ней.
— Никто не пришел.
Овэс не врет. Письмо было, встречи, о которой он просил, не было. Напрасно он почти два часа прогуливался около бывшей синагоги на еврейском кладбище. Никто из консульства не пришел в назначенное время и не спросил у Овэса: «Где усыпальница Поляковых?» — и не услышал ответного пароля: «Она разрушена в годы войны».
Письмо консулу, в котором Овэс просил о встрече и предлагал свои услуги поставщика секретной информации, он передал за полгода до неудачного вояжа к гостинице «Октябрьская». Каким образом? Это была «пешая» операция. Овэс совершал прогулки по улице Петра Лаврова. Проходил с безразличным видом мимо консульства, возвращался бульваром, останавливался у перекрестка — наблюдал. Случая, чтобы безопасно встретиться с кем-нибудь из обитателей консульского Особняка, не представилось. Но он все же нашел выход — сумел опустить письмо в открытое окно «фольксвагена», припаркованного к зданию консульства. Не знаем, попало ли это письмо в руки консула или нет, но на встречу с Овэсом никто не пришел, никто не позвонил по телефону.
Овэс был обескуражен и даже обижен. Но неудача не остановила его. Во-первых, рассуждал он, письмо могло затеряться, не дойти. Во-вторых, могли поостеречься, ведь они не знают, с кем имеют дело. А главное, они не догадываются, что сулит им знакомство с Овэсом!
После долгих раздумий Овэс садится за новое письмо консулу. Оно более пространное и, как кажется ему, более убедительное. Он сообщает, что пишет второй раз. Вот теперь они позвонят, поймут, как им нужен Овэс, поймут, с кем имеют дело. Письмо и папку с документами он теперь решает передать лично в руки кому-нибудь из консульства.
Но письмо, брошенное в салон «фольксвагена», было не первой попыткой установить связь с американской разведывательной службой. Среди дальних родственников Овэса нашелся Человек, вхожий во французское консульство в Ленинграде. Его приглашали туда, когда возникала надобность в настройке рояля. Вот с помощью этого человека и попробовал Овэс осуществить свой план — связаться с американским консульством.
Пригласив родственника в гости, Соломон Абрамович с убитым видом сообщил:
— У нас горе… Заболел Леня. Очень тяжело… И помочь можешь только ты.