Расследования Арсена Люпена
Шрифт:
– Извините, – сухо сказал ему хозяин дома, – но я пойду первым, чтобы указать вам дорогу.
Все вышли из комнаты и пересекли прихожую с плиточным полом.
Лестничная клетка наполнилась звонким эхом шагов. Поднимаясь наверх, Регина считала ступени. Их было двадцать пять… Двадцать пять! То самое число. У нее потемнело в глазах, и она пошатнулась.
Все бросились к девушке. Что случилось? Ей дурно?
– Нет, – прошептала Регина, не открывая глаз. – Нет… просто голова закружилась… Извините меня…
– Вам нужно присесть, мадам, – сказал граф, распахнув дверь гостиной.
Ван
– Жильберта!.. Гертруда!.. Подайте скорей нюхательные соли… эфир! Франсуа, позовите Гертруду!
Франсуа подоспел первым. Это был тот самый привратник – и он же дворецкий; за ним его жена Гертруда, такая же старая, как муж, но еще более морщинистая. Следом за ними вошла женщина, которую граф назвал Жильбертой и которой сказал взволнованно:
– Сестра, этим юным дамам дурно!
Жильберта де Меламар (после развода она вернула себе девичью фамилию) была высокой темноволосой женщиной с величественной осанкой и правильными чертами гладкого, далеко еще не старого лица, хотя в ее одежде и манерах и проглядывало что-то старомодное. Она держалась не так чопорно, как брат, но ее черные и очень красивые глаза смотрели серьезно и невозмутимо. Д’Эннери заметил, что коричневое платье графини отделано черными бархатными вставками.
Хотя сцена, которую она застала, была совершенно необъяснимой, она полностью сохранила хладнокровие. Смочив одеколоном лоб Арлетт, женщина приказала Гертруде присматривать за бедняжкой, а сама подошла к Регине, над которой хлопотал Ван Хубен. Жан д’Эннери небрежно отстранил богача, желая наблюдать за тем, что вот-вот должно было случиться. Жильберта де Меламар нагнулась к девушке и спросила:
– Как вы себя чувствуете, мадам? Вам уже лучше?
И она поднесла к носу Регины флакон с солями.
Та приоткрыла глаза, посмотрела на незнакомую даму, перевела взгляд на ее коричневое платье, отделанное черными бархатными лентами… потом на ее руки… и вдруг выпрямилась, вскричав с невыразимым ужасом:
– Кольцо!.. Кольцо с тремя жемчужинами! Не прикасайтесь ко мне! Вы – та самая женщина, что совсем недавно… Да, это вы… я узнала ваше кольцо… вашу руку… и эту гостиную – мебель с голубой шелковой обивкой… паркет… камин… ковры… табурет красного дерева… О, оставьте… не прикасайтесь ко мне!
Она пробормотала еще несколько бессвязных слов и снова потеряла сознание. Арлетт же, которая в этот момент как раз очнулась, узнала остроносые туфли, замеченные ею в автомобиле, услышала звонкие удары стенных часов и простонала:
– О боже, это тот самый звон… и та же самая женщина… Какой ужас!
Изумление окружающих было так сильно, что все замерли.
Эта сцена наводила на мысли о водевиле и со стороны казалась смешной; и действительно, тонкие губы Жана д’Эннери изогнулись в улыбке. Происходящее его явно забавляло.
Тем временем Ван Хубен забрасывал вопросами Бешу и д’Эннери – сам он не знал, что и думать. Бешу же внимательно разглядывал
– Что все это значит? – пробормотал наконец граф. – О каком кольце идет речь? Уж не бредит ли эта юная дама?
И тут в дело вмешался д’Эннери, притом так весело, словно не придавал странной сцене никакого значения:
– Дорогой кузен, вы выразились совершенно правильно – смятение обеих моих подруг объясняется лихорадкой, сопровождаемой подобием бреда. Это имеет некоторое отношение к доводам, которые я намерен вам привести и о которых сообщил вам при нашем знакомстве. Не угодно ли вам выслушать меня, чтобы прояснилось то маленькое дельце с вещами, найденными мною на рынке?
Граф Адриен не ответил. Он выказывал явные замешательство и тревогу, бессвязно бормоча:
– Что все это значит?.. И что мы должны думать? Мне трудно представить, будто…
Он отвел сестру в угол комнаты, и они начали взволнованно обсуждать что-то. Однако Жан решительно прервал их беседу. Он подошел к хозяевам, держа в руке медную кованую плакетку в виде двух мотыльков с распростертыми крылышками.
– Вот ваша плакетка от замочной скважины, дорогой мой кузен. Полагаю, именно ее не хватает на одном из ящиков этого секретера? Она так похожа на две остальные.
И он сам приладил медную пластинку на место, да так, что ее гвоздики точно вошли в свои прежние дырочки. Вслед за тем Жан д’Эннери вынул из кармана обрывок голубого шнурка, который идеально подходил к медному колокольчику, – вторая половина этого шнурка, только разлохмаченная в месте обрыва, до сих пор свисала с него.
– Ну вот, теперь здесь все в порядке, дорогой кузен, – сказал д’Эннери. – Осталась только эта подвеска – куда мы ее денем?
– Она вон от того канделябра, – мрачно ответил граф Адриен. – Их было шесть, а теперь, как видите, осталось пять… и все они похожи как две капли воды. Недостает только ручки от этих щипцов; ее отвинтили, как вы могли заметить.
– А вот и она, – сказал Жан, который, словно фокусник, извлек названный предмет из своего бездонного кармана. – Ну-с, а теперь, дорогой мой кузен, надеюсь, вы соблаговолите сдержать слово – не правда ли? – и объяснить нам, почему эти вещички так дороги вам и почему они не находятся на своих обычных местах?
Действия посетителя позволили графу несколько оправиться; будто позабыв и про обвинения Регины, и про стоны Арлетт, он ответил сухо, явно желая поскорее отделаться от любопытного гостя:
– Я очень дорожу всем, что получил в наследство от своих предков, и потому мы с сестрой храним как святыню даже самые мелкие вещички – как вы их назвали.
Объяснение прозвучало не очень-то правдоподобно. И Жан д’Эннери не отступился:
– То, что вы дорожите ими, дорогой кузен, вполне мне понятно – я и сам весьма привязан к семейным реликвиям. Но почему они вдруг исчезли?
– Понятия не имею, – ответил граф. – Просто однажды утром я заметил пропажу подвески. Исчезла также и медная плакетка. Тогда мы с сестрой тщательно осмотрели дом и заметили пропажу части голубого шнура и ручки от щипцов.