Расстояние в один вечер
Шрифт:
— Речь, видимо, идет о грибах-псилобицинах, — усмехнулась Валерия. — Они галлюциногены и действительно вызывают сильные наркотические галлюцинации.
— Точно так, гражданка, — шаркнул ногой лейтенант Безыменский. — Вот мы, это, значит, и колесим по краю.
— Колесите дальше. — Гнедич вернул милиционеру удостоверение. — Я подполковник Федеральной службы безопасности. — Он издали показал офицеру свою малиновую книжечку. — Начальник экспедиции. Это мои подчиненные. Вопросы есть?
Милиционер открыл рот и закрыл.
— Извините, нет. Простите, я не знал… сейчас мы уйдем… всех вам благ… извините… — Он стал подталкивать своих
— Ну вот, — разочарованно протянул Серафим. — Не дали размяться. Прямо эйдиотизм какой-то!
Валерия с любопытством посмотрела на Тымко, по ее губам промелькнула улыбка.
Доблестные стражи порядка ушли. Заработал двигатель моторки, звук его резко усилился и стал удаляться, пока не стих где-то за островом со стороны Ильмень-озера.
— На минуту оставить нельзя, — с неопределенным упреком сказал Юрий Дмитриевич, покосившись на Антона. — Как маленькие дети. Неужели нельзя было уладить конфликт мирным путем?
— Конфликты мирным путем не разрешаются, — окрысилась на мужа Валерия. — Конфликт он и есть конфликт, то есть ссора, столкновение интересов. — Она повернулась к Серафиму. — А что ты имел в виду, произнося слово «эйдиотизм»? Что-то я такого термина не знаю. Есть слово «эйдетизм» — способность сохранять яркие образы, есть идиотизм, что объяснять не требуется. Какой вариант тебе ближе?
— Ну, я… это… — пробормотал Серафим, — хотел сказать… да что ты ко мне прицепилась? Знаешь, что мы обнаружили на кладбище?
Он оглянулся на державшуюся отчужденно и тихо Анжелику.
— Странное кладбище, — сказала женщина равнодушным тоном. — Все кресты, которые там стоят, их верхние концы…
— Имеют форму мужского члена! — закончил Серафим. — Представляете?
Все посмотрели почему-то на Антона, потом на Анжелику.
— Да, это ярко выраженная фаллическая форма, — подтвердила та. — Так странно… никогда не видела подобных кладбищ.
— Я не приглядывался, — пробормотал Антон, краснея, в ответ на взгляд Валерии.
— Действительно странно, — сделался задумчивым Гнедич. — Кого же здесь хоронили? Пойду-ка посмотрю.
Он исчез в кустах.
— Пошли, посмотрим и мы, — предложила Антону Валерия. — Пока не стемнело.
— Идите, идите, — осклабился Тымко, добавил двусмысленно, — вам это будет полезно. А мы тут с Анжелой посидим у костра, погреемся.
Валерия поддела под штормовку свитер, и они направились в ту сторону, где скрылся Юрий Дмитриевич. Вышли к кладбищу, кресты которого в самом деле заканчивались фаллосами, причем не только верхние концы, но и горизонтальные, что было видно не всегда: камень крестов выщербился, осыпался, потрескался, скрывая былые очертания.
— Анжелка права, — тихо сказала Валерия, осматривая один из покосившихся крестов, — таких кладбищ на земле мало и видеть их не положено. Зачем нам позволили его увидеть, это вопрос.
— Ты думаешь, оно связано… с камнем Ильи?
— Камень с ликом беса и эти кресты звенья одной цепи — культа демона Морока. Здесь наверняка хоронили жрецов храма. Удивительно, что мы остановились именно в этом месте.
Антон напрягся. Опять показалось, что на него со всех сторон смотрит множество маленьких глаз, принадлежащих всем местным насекомым. Взгляд этот не был угрожающим, но и приятного в нем было мало.
— Откуда ты так много знаешь? — проговорил Антон, чтобы перевести разговор на другую тему.
— О чем? — удивленно
— Об эйдетизме, например.
Она улыбнулась.
— Я же филолог, специалист по славяно-тюркским диалектам, училась, много читала, изучала архивы, да и по стране поездила немало в поисках народного фольклора. Ты даже представить не можешь, сколько разных преданий хранит память народа, не вошедших ни в один учебник, не отраженный ни в одном эпосе и документе. Я лишь сама недавно поняла, насколько же велик и могуч русский язык!
Они медленно двинулись в обход кладбища, стараясь не касаться мокрых кустов и ветвей деревьев. Трава в лесу тоже была мокрая от дождя, но не очень высокая, и сапоги пока выручали.
— Русскому языку на самом деле более ста тысяч лет, — продолжала Валерия. — Я имею в виду корневую систему. Именно от древнерусского спустя тысячелетия образовались санскрит, протославянские и протоиндийские диалекты, а многие другие языки испытали на себе его влияние. Вот нам всю жизнь твердили: татаро-монгольское иго, татаро-монгольское иго, подразумевая, что Русь пребывала в многосотлетнем рабстве, не имея своей культуры, своей письменности. Какая чушь! Не было никакого татаро-монгольского ига! Иго вообще с древнеславянского — правление! Понимаешь? Слова «войско» и «воин» — не являются исконно русскими, они церковно-славянские и введены в обиход в семнадцатом веке вместо слов «орда» и «ордынец». До насильственного крещения Русь была не языческой, а ведической или скорее вестической, она жила согласно традициям Весты, не религии, а древнейшей системы универсального знания. Русь была Великой империей, а нам навязали взгляды немецких историков о якобы рабском прошлом России, о рабских душах ее народа.
Валерия возмущенно фыркнула.
Они вышли к поляне с поваленными к центру деревьями. Валерия кинула беглый взгляд на поляну, но мысли ее были далеко отсюда.
— Знаешь, каким образом легче всего уничтожить истинную память о прошлом? Надо просто изменить письменность. Важнейшим диверсионным актом Рюриковичей, этой банды варягов, сумевших захватить трон русско-ордынской власти, было изменение древнерусской письменности. На смену глаголице, праславянскому письму пришла кириллица, и уже через два поколения никто не смог прочитать правду о прошлом Руси, кроме единиц, ученых-историков, знавших древние языки. Только кто их слушал? Массам было внушено то, что они должны были помнить.
— Но кириллица… я считал, что…
— Что, у нас до Кирилла и Мефодия не было своей письменности? Была! Древнерусская Всесвятская грамота имела сто сорок семь букв! А глаголица сохранила лишь тридцать девять, из которых складывались всего лишь обычные слова, касающиеся повседневной жизни.
— Я не знал…
— Вот видишь, и ты человек массы, в подсознание которого загнана искаженная информация о нашем прошлом. Как оказалось, изменение письменности и сокращение числа букв — надежнейший инструмент стирания исторической памяти любого народа, примитивизации языка и мировоззрения. А ведь русский язык — это естественный язык природы, язык, которым мы творили этот мир. Он старше всех языков, в том числе греческого и финикийского, этрусского и санскрита, арабского и критского, и стоит на уровне первооснов бытия. Вообще русская азбука древнейшая из возможных и по большому счету шире, чем азбука. Это учение о целостности Мироздания!