Расстояние
Шрифт:
– Кэтрин сама об этом сказала? – спрашивает Эллис.
– Нет. Я интересовался, не возникают ли у нее мысли причинить вред себе – это стандартный вопрос, – и она ответила «нет».
– И вы ей поверили?
– Я чувствовал, что Кэтрин тщательно взвешивает свои ответы и обдумывает последствия. Ответь она положительно, ей понадобилось бы лечение в стационаре, и опять же обо всем в таком случае стало бы известно на работе. Кроме того, я полагаю, ей было сложно признать свое состояние, признать, что она не в силах справиться самостоятельно.
– Кэтрин обратилась к вам за помощью. Разве это не признание?
– Разумеется,
– Мать находится в доме для инвалидов. Отец умер.
– Я имею в виду ее детство. – Пауза. Очередная пометка в блокноте? – Кэтрин чувствовала, что отношение к ней отца зависит только от ее успехов; он был очень требовательным родителем. Ее мать была человеком неэмоциональным, рассеянным, присутствие ее всегда казалось эфемерным. Возможно, она была склонна к депрессиям, как правило, это черта семейная. Скажем так, оба родителя были для Кэтрин эмоционально недоступны, находясь рядом, они были далеки от своей дочери. Она была одинока. Таким образом, накопленный в детстве негативный опыт влиял на ее общение с окружающими. С ней рядом никогда не было человека, который бы хотел и мог ей помочь, поэтому ей со всем приходилось справляться самой. Это влияло и на наши с ней отношения. Кэтрин понимала, что нуждается в помощи, но подсознательно не могла поверить в то, что я смогу ее дать. Она не верила, что кто-либо вообще на это способен. Моя задача состояла в том, чтобы переубедить ее.
– Вы можете сказать, что не выполнили поставленную задачу?
Эллис пытается его провоцировать, но Грейвс лишь смотрит на него с сочувствием.
– Я обязан был попытаться. – Голос доктора спокойный и печальный. Должно быть, именно таким он предстает перед пациентами – готов помочь и благодушно настроен и в то же время словно находится в тени в собственном кабинете, его присутствие ненавязчиво. Его взгляд перескакивает с Эллиса на меня. Пальцы, сжимающие ручку, скользят вниз. Кажется, это мы отвечаем на его вопросы, а нам к нему не подобраться.
– Итак, вы постарались ей помочь. Как?
– Изначально Кэтрин надеялась получить от меня лекарство, которое придало бы ей сил и желания трудиться.
– И вы его выписали?
– Нет. Я не знал, принимает ли она другие препараты, а сочетание их может быть опасно. Обычно терапевт рекомендовал бы…
– Но Кэтрин не назвала вам имя врача.
– Именно. В ее случае мне пришлось бы действовать вслепую, а это огромный риск.
– Вы полагали, она многое от вас скрывает?
– Разумеется, но таков был ее характер. Привычка все скрывать, не позволять кому-либо что-то узнать о ней. – Еще одна недолгая пауза. – Я хотел перенаправить ее к психотерапевту, к человеку, способному помочь ей добраться до корня проблемы, изменить ее поведение и реакции. Кэтрин отказалась, она не была готова к такому уровню воздействия.
– Но вы продолжали сами проводить сеансы?
– Да. Как правило, я встречаюсь с пациентом через три недели после первого сеанса, чтобы проследить за результатами.
– И она пришла.
Грейвс продолжает, игнорируя замечание Эллиса:
– Затем каждые шесть недель. Кэтрин была, как мы говорим, «хорошим» пациентом. Пунктуальная, готовая к взаимодействию –
Я решаю, что настал момент для интересующего меня вопроса.
– Какой она была?
Доктор вновь берет паузу, словно оценивает меня, прежде чем ответить.
– У нее была классическая депрессия. Очень низкая самооценка, несмотря на все успехи. Спала тревожно, очень рано просыпалась. Типичные симптомы. Частые колебания настроения – утром она была мрачной и подавленной, днем ей становилось лучше, а вечером опять плохо, отсюда и проблемы со сном. У нее были все признаки маниакально-депрессивного психоза. Нарушения концентрации внимания, она постоянно нервничала, что память может ее подвести.
– А что вы можете сказать о ее страхах? – ринулся в бой Эллис. – Кэтрин никогда не говорила о своих врагах? Людях, ее ненавидящих и желающих ей смерти?
Грейвс хмурится:
– Хотите спросить, не страдала ли она параноидальным расстройством личности?
– Я хочу спросить, не угрожали ли ей?
– Кэтрин не была параноиком. Она была уверена, что окружающие ее не любят, но это следствие депрессии. Как я уже сказал, у нее наблюдались многие классические симптомы: стремление к уединению, потеря аппетита, отсутствие самоуважения. Чувство бесполезности, тревоги, вины. Это не паранойя.
– Почему же она испытывала чувство вины?
– Она считала, что в принципе не может вызвать у людей симпатию. Отец научил ее ценить себя только за успехи, а мать не дала ей ничего, чтобы сгладить последствия такого отношения. Без постоянного покорения новых высот Кэтрин чувствовала себя ненужной, не заслуживающей внимания. Рассмотрим это в контексте ее работы. Каждую неделю Кэтрин встречалась с хорошими людьми, например с семьями, с детьми, чьи родственники лежали в ее отделении. Она лечила своих пациентов, а они умирали, ей не удавалось их спасти. И после этого вы спрашиваете, почему она испытывала чувство вины?
– Но ведь это не всегда связано с тем, что сделала она? – вмешиваюсь я.
– Понимаете, – осторожно продолжает Грейвс, – Кэтрин могла ничего не делать. Чувство вины при депрессии не является рациональным.
– А если она сделала то, что должна была и умела?
– Я вас не понимаю. – Грейвс несколько раз растерянно моргает.
– И как вы отреагировали, когда Кэтрин не пришла на очередной сеанс?
Бесполезный выпад. Это очевидно, слишком очевидно – доктор не собирается обсуждать с нами свои ощущения.
Грейвс пронзает Эллиса взглядом, который без слов выражал все его мысли: «Знаю я ваши штучки».
– Я понял, что произошло нечто неординарное, – холодно отвечает он. – Кэтрин никогда не пропускала сеансы. Следовало учитывать особенности ее личности: она обязательно оставила бы сообщение или позвонила мне. Пропустить сеанс было для нее непозволительной оплошностью.
– Да, она ведь должна быть идеальной, – кивает Эллис.
– Совершенно верно. Как я говорил, у меня был адрес и номер телефона, поэтому я попытался ее разыскать, а когда мне не удалось, я отправился в полицию.