Расстрельное дело наркома Дыбенко

Шигин Владимир

Не забыть этой первой ночи, когда все восставшие, объятые пламенным восторгом, сметали устои царского престола! Они не знали преград и не оглядывались назад. Толпы восставших с каждой минутой все ширились и росли. Квартал за кварталом переходил в их руки. Для них не было ночи. Они были на улицах, в борьбе. Стихийно вырастали штабы, лазареты, перевязочные пункты, скорая помощь, питательные пункты… Далеко за полночь, после освобождения Тучкова моста от жандармов, с поручениями от Выборгской стороны еду в Таврический: там, говорят, главный штаб, еду связаться, доставить донесения и получить указания. Но, увы! В Таврическом полная неразбериха. К утру, уже выбившись из сил, мертвецки уснул на перевязочном пункте Выборгской стороны. Проснулся около 12 часов. Возле дома шла усиленная трескотня. Засевшие на чердаке полицейские и один священник отстреливались из пулемета и винтовки…»

Попробуем прокомментировать данный отрывок воспоминаний

нашего героя. Начнем с того, что если военнослужащий по официальным документам едет в командировку, то ему нет никакого дела до каких-то жандармов, т. к. все документы у него в полном порядке, а вот если он дезертир, то тогда появление жандармов и возможность проверки документов, несомненно, вызывает страх, что и чувствуется в откровениях Дыбенко. Далее рядом с Дыбенко начинают происходить события, достойные голливудского боевика: мчащийся автомобиль, перестрелка, эффектно падающая женщина, злодеи полицейские… И тут появляется он – красавец матрос в эффектно расстегнутом бушлате. Оттолкнув неумеху пулеметчика, «роковой красавец» начинает палить из пулемета по «плохим парням». Разумеется, что появление Дыбенко сразу решает исход боя и «плохие парни» сдаются. Спасенные им студенты (а это оказывается именно они гоняли по улицам на авто с пулеметами, из которых не умели стрелять) слезно просят Павла Ефимовича возглавить их отряд. Конечно, наш герой сразу же соглашается, ведь боевого опыта у него хоть отбавляй! Далее Дыбенко, уже во главе отряда, мчится в Московский полк, солдаты которого еще думают, что им делать дальше. Однако, увидев Дыбенко и услышав его революционные призывы, они больше не колеблются и теперь все как один готовы умереть за революцию. Именно с этого момента сама Февральская революция, собственно, и начинается. Дыбенко так и пишет: «После кратких переговоров (которые, как следует из текста, ведет именно Дыбенко), полк переходит на сторону восставших. Революция началась…»

Если вы раньше думали, что кто-то иной начал Февральскую революцию, то теперь, после прочтения данного пассажа, в точности знаете, что истинный руководитель Февральской революции в Петрограде – не кто иной, как Павел Ефимович.

Между тем революция ширится, а вместе с тем нашего героя уже одолевают мысли глобальные, он мечтает о матросских отрядах, которые бы наводнили столицу и быстро навели бы в ней матросский порядок. Неким образом наш герой мгновенно становится уполномоченным от Выборгской стороны (там что, своих проверенных и толковых людей не нашлось?) с какими-то донесениями в Таврический дворец. Как видно из текста мемуаров, с Таврическим дворцом у нашего героя что-то не выгорело, там его донесения оказались никому не нужны. Он явно обижен, к тому же еще и выбился из сил, а потому где-то засыпает. Когда же просыпается, то, как настоящий супермен, сразу бросается в бой. Снова неравный поединок с «плохими парнями». На этот раз противостоят Дыбенко не кто-нибудь, а самые что ни на есть главные враги трудового народа – мордовороты полицейские и подлый поп, который, залегши за пулеметом (!), поливает горячим свинцом свою паству… Тут, надо признать, что наш герой несколько увлекся, потому что поп-пулеметчик – это уже явный перебор.

Из дальнейших пространных воспоминаний Дыбенко явствует, что на самом деле никакого реального участия в событиях февраля 1917 года в Петрограде он не принимал. Просто шлялся по городу и собирал слухи. Заметим, что в данном случае Павел Ефимович не упоминает ни одной конкретной фамилии тех, с кем он контактировал в эти дни. Только какие-то безымянные студенты и некие лица, дававшие ему некие поручения. А потому возникает законный вопрос – случайна ли такая забывчивость? Может, и не было в реальности никакого лихого боя с жандармами и с попом-пулеметчиком? Ведь все, что пишет Дыбенко, является кратким содержанием популярных брошюр о Февральской революции, и не более того.

Далее Дыбенко описывает свое возвращение в Гельсингфорс, попутно пересказывая все небылицы, которые услышал в дороге: «Вечером уезжаю в Гельсингфорс… По дороге масса всевозможных рассказов, разговоров. Рассказывают, как Вирена в Кронштадте выводили на Соборную площадь и ставили под винтовку. Стронский стоял под винтовкой с полной выкладкой; в Гельсингфорсе, прямо к пристани, было прислано несколько распечатанных вагонов водки и спирта, но матросы пить не стали, а все уничтожили (в этом я серьезно сомневаюсь. – В.Ш.). Командир бригады, бывший командир броненосца “Император Павел I”, стоя на коленях, просил отпустить его и обещал раздать все из буфета и выдавать на обед двойную порцию… Когда началось восстание и корабли уже были в руках матросов, новый командир броненосца “Император Павел I” капитан Дмитриев 5-й попросил вывести его на верхнюю палубу посмотреть, что творится на белом свете. Увидев везде красные огни, перекрестился и со слезами на глазах сказал: “Так и нужно”. Торжественнее

всего было избрание нового командующего флотом – адмирала Максимова».

После прочитанного возникает подозрение, что Дыбенко даже на «Павле» служил именно баталером, а не гальванером. Помните, что запомнилось ему в день объявления войны? Только то, что командир хотел раздать матросам сладости из буфета и корабельной лавки. Теперь он рассказывает нам басни о том, что Небольсин якобы унизительно выторговывал себе жизнь за две миски борща. Так рассуждать мог только баталер, мерящий человеческие отношения пайками борща и котлетами. Что касается Небольсина, то, разумеется, Дыбенко врал, герой Порт-Артура перед своими убийцами не унижался.

Честно скажу, я не понимаю, зачем надо было Дыбенко пересказывать заведомую чушь при написании своих мемуаров в 30-е годы, когда все обстоятельства расправы с адмиралами и офицерами в Гельсингфорсе и Кронштадте были уже хорошо известны, в том числе и самому Дыбенко.

* * *

Итак, если верить мемуарам Дыбенко, в самые горячие февральские дни 1917 года его в Гельсингфорсе не было и ко всему тому, что там происходило, он не имел никакого отношения. В это время Дыбенко «руководил Февральской революцией» в Петрограде. Ну а что же происходило в это время на бывшем корабле Павла Ефимовича линкоре «Павел Первый»?

Читая воспоминания участников и свидетелей тех кровавых событий, возникает впечатление, что именно линкор «Павел Первый» являлся основной базой террористов и убийц на Балтийском флоте. На других кораблях тоже безобразничали и даже убивали, но не столь массово и зверски, как на «Павле». Мало того, не удовлетворившись убийством своих офицеров, негодяи с «Павла» ходили по другим кораблям, убивая офицеров и там. Где-то им это вполне удалось, где-то матросы с кораблей грудью встали на защиту своих офицеров от озверевших «павловцев». Кстати, на однотипном с «Павлом» линкоре «Андрей Первозванный», несмотря на происходивший там мятеж, офицеров все же не убивали. Таких зверей, как на «Павле», там не нашлось.

Военно-морской историк Р.М. Мельников пишет о преддверии событий на линкоре «Павел Первый» так: «Здесь на корабле (на линкоре «Павел». – В.Ш.) была создана глубоко законспирированная ударная группа, которая на диво слаженными действиями при полном неведении офицеров сумела организовать подачу питания на башни, взять на себя управление, поднять на корабле боевой флаг и привести в действие мгновенно рассыпавшиеся по кораблю группы боевиков… Очевидно, что меры “отеческого отношения” к матросам или хотя бы элементарного политического надзора на корабле отсутствовали или были слишком слабы. От адмирала В.А. Белли, служившего в те годы на “Цесаревиче”, автор как-то услышал рассказ о том, как, будучи за старшего офицера, он с полного одобрения офицеров заставил прибывающего по какому-то делу жандарма дожидаться ответа у трапа, но не пустил его на корабль. Быть в стороне от “политики” считалось среди офицеров знаком хорошего тона, и теперь за этот неуместный снобизм им пришлось расплачиваться самым жестоким образом. Роковой просчет власти, дважды, в 1915 и в 1916 гг., не решившейся перебазировать додредноуты в Рижский залив, отчего они, стоя в Гельсингфорсе, подверглись интенсивному революционному разложению, отразился на “Павле I” особенно успешной деятельностью подпольных организаций. Для командира и офицеров зревший на корабле мятеж оказался полной неожиданностью. В отличие от 1912 г., когда в команде нашлось немало матросов, считавших своим долгом предупредить офицеров о подготовке мятежа, в 1917 г. такой информации офицеры, похоже, не получали. Не было, как видно, и попыток “отеческого отношения” к матросам, о чем не раз скорбел в своих “Воспоминаниях” министр И.К. Григорович, но к налаживанию которых не приложил никаких усилий. И мятеж, организация которого до настоящего времени остается совершенно не освещенной никакими документами и исследованиями, произошел так же вдруг, как это было на “Потемкине”, но вовсе не стихийно, а по сигналу хорошо законспирированных организаторов».

Большинство матросов стоявших на зимовке в Гельсингфорсе кораблей, и в первую очередь линкоров, за время войны не сделали по врагу ни единого выстрела, так как командование держало крупные корабли в резерве на случай прорыва германского флота к Петрограду. Несколько лет существования в постоянной готовности к бою, но вне реальных боевых действий, строгая дисциплина, нечастые выходы в море, а больше всего активная разлагающая деятельность революционеров всех мастей – всё это в известной степени обостряло противоречия между офицерами и матросами. Практически на всех линейных кораблях действовали подпольные ячейки различных партий, причем первенствовали в этом вопросе эсеры и анархисты. Впрочем, пока не было мощного толчка извне, ситуация находилась под полным контролем командования. Этим толчком стало внезапное для всех отречение от престола Николая Второго.