Расстрельное время
Шрифт:
Разведчики втолкнули обратно в землянку пленных. Левка спросил:
— Где оружие?
— Он там, в углу, под шинелькой. Три винтовки и пулемёт.
— Богачи. А чего ж не стреляли?
— Надоело. Мы ещё в тот раз, как вы наступали, хотели вам сдаться. А у вас что-то не получилось, — рассудительно сказал пленный, похожий на монаха.
— Ну и як дальше собираетесь жить?
— А кто его знает. Как Бог положит. Может, расстреляют, а может, домой отпустят. Большевики, говорят, любят больше расстреливать.
— Так мы ж не
— Вот те на! А кто ж вы?
— У тебя не найдется чогось сухенького, переодеться?
— Исподнее найду, а сверху разве что шинель. Только белогвардейская, — монашек сунулся в угол, стал шарить там, среди ящиков с патронами. — А нам говорили, что против нас тут большевики.
— Мы — махновцы.
— Скажи, пожалуйста! — удивился белобрысый пленный. — А у нас тут говорили, будто Махно против большевиков, — не то спросил, не то утверждающе осторожно сказал он.
— Брехня! — сердито промолвил Левка Голиков, снимая с себя мокрую одежду, и, надевая сухие подштанники, продолжил: — Мы с большевиками, як родные браты. Ихний лозунг слыхав? Земля — крестьянам! И у нас похожий: за землю, за волю!
— Слова-то хорошие. А как на деле получится?
— И на деле должно получиться, если народ захочет.
— Оно-то так…
Двое разведчиков снова сунулись в землянку. Левка Голиков уже натянул на себя не но росту длинную, принадлежавшую Ярославу, шинель, надел свою шапку и встал в преображенном виде перед своими хлопцами:
— Ну, як?
— Смесь гадюки с носорогом, — сказал один.
— Чиста контра. Рука сама за шаблюкою тянется, — согласился второй. — Гляди, Лёвка, шоб тебя свои ненароком не порубалы.
— Ничого. Бог не выдасть, свинья не съест, — отшутился Левка. — Зато сухо и тепло.
Рядом с землянкой раздалось несколько винтовочных выстрелов. Спустя какое-то время — ещё.
Левка, а следом за ним и двое других разведчиков выскочили из землянки. И услышали дробный топот удаляющихся коней.
— Шо за фейерверк? В кого стрелялы?
— Хто його. Оны — в нас, мы — в их, — ответил один из разведчиков, находившийся недалеко от землянки.
— Хоть понялы, в кого?
— Непонятно. Блызько не подъехалы, далеченько так остановылысь. Крычать: Артюхов! Артюхов! А у нас ниякого Артюхова нема. Ще вроде сказалы: «Ротмистр, может подъедем поближе?» Явно, беляки. Я не выдержал, стрельнув. А потом воны. А потом мы…
— Дураки! — сказал Левка.
— Я и сам так подумав. Моглы б в плен взять, хороший подарок був бы Каретникову.
— Не горюй, Сидор! Скоро мы опять с имы встренемся.
— Это я — Артюхов, — сказал похожий на монаха пленный, вышедший из землянки и стоящий в приямке.
— И шо они от тебя хотели? — спросил Голиков.
— Это у них надо было спросить.
— А хоть хто они, ты знаешь? Не можешь не знать, раз они твою фамилию называли.
— Знаю. Разведка. С Дроздовской дивизии.
Вдоль Таврического берега
На мгновенье над Сивашом стало совсем светло, и Голиков увидел, как махновцы торопливо, загребая воду руками, тащили за собой лошадей, впряженных в тачанки, телеги, в санитарные фуры. Пехота, человек по десять, наваливались на фуры, толкали их по вязкой грязи.
Следующие снаряды упали ближе. Над взбаламученной водой Сиваша раздались отчаянные крики:
— Быстрише! Под берег!
Но и без окриков никого не нужно было подгонять.
Ещё один залп. И ещё. Стреляли вслепую, не видя цели. Грязь стала вздыматься над водой уже позади движущихся к крымскому берегу махновцев. Иные снаряды тяжело падали, окатывали бойцов фонтанами соленой воды — и не взрывались. Ударяясь об воду, взрыватели не срабатывали.
На несколько верст, от Строгановки и до Ивановки, растянулись цепи движущихся к крымскому берегу повстанцев. Лишь несколько снарядов разорвались среди наступающих. Ржали лошади, беспомощно кричали раненые.
Но вот в глубине Литовского полуострова неожиданно поднялась винтовочная и пулеметная стрельба.
Голиков прислушался. Перестрелка разгоралась примерно там, откуда только недавно палили пушки. Артиллерийский огонь внезапно прекратился. А переправившиеся через Сиваш махновцы уже стали выходить на берег. Едва не первым выбрался из воды мокрый Каретников, следом за ним Кольцов.
— Почему ты здесь? — увидев рядом с собой Кольцова, закричал Каретников. — Хто тебе разрешив идти с нами? Я за тебя отвечаю!
— Не шуми! Я сам за себя отвечаю. Завоевал такое право — самому отвечать за свои поступки, — спокойно и дружелюбно ответил Кольцов.
Голиков спустился на берег встречать своих.
Берег оживал. Выкручивали одежду. По крутым склонам выводили на бугор лошадей, вытаскивали пулеметные тачанки, телеги и фуры и тут же, едва ли не на ощупь отыскивали укрытия. Окапывались до рассвета в мерзлой земле. Кое-где под берегом запылали жиденькие костерки.
Левка подошел к Каретникову, чтобы доложиться. Но Каретников в этой предрассветной сутолоке не сразу узнал своего начальника разведки, рука почти автоматически потянулась за маузером.
— Та шо вы, Семен Мыкытовыч! То ж я, Голиков!
Каретников зло сплюнул:
— Вырядился, як вурдалак на Рождество. Ей-богу, чуть не стрельнув!… Ну, докладай!
— Взялы трех пленных, одын хворый. Его б до санитаров.
— У нас своих ранетых человек сорок. И шо ты так за врангелецев печешься? — не по-доброму спросил Каретников.