Расстрелянные герои Советского Союза
Шрифт:
Считаю, что только при положительном решении этих вопросов можно и должно подготовить вероятные театры военных действий к войне и построить дешево и быстро дороги в потребном количестве»{28}.
Получив это донесение, вождь, как свидетельствует маршал Жуков, приказал наркому обороны Тимошенко передать командующему округом следующее: «...при всей справедливости его требований, у нас нет сегодня возможности удовлетворить его "фантастические" предложения»{29}.
Понимая, что требования Павлова о проведении дополнительных мер по укреплению западных границ страны справедливы, Сталин тем не менее
С приближением лета обстановка на западной границе становилась все тревожнее. В мае—июне 1941 года генерал армии Павлов регулярно докладывал в Генеральный штаб о наращивании немецких частей у наших границ. Эта информация вызывала недовольство Сталина. Из Наркомата обороны и Генштаба весь май и в начале июня в Минск шли сердитые звонки: «Смотри, Павлов, только из твоего округа поступает информация о сосредоточении немецких войск на границе — это непроверенная, паническая информация!» Однажды Павлову звонил лично Сталин, потребовавший, чтобы он перестал слать информацию, которая сеет панические настроения.
И в какой-то момент командующий округом успокоился. Герой Советского Союза Главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов вспоминает: «За несколько дней до начала войны я случайно встретился в Москве с командующим войсками Белорусского военного особого округа Д.Г Павловым, которого я хорошо знал по совместной работе в наркомате обороны и по боям в Испании.
— Как у вас дела? — спросил я его.
— Войска округа топают на различных тактических батальонных и полковых учениях, — ответил Павлов. — Все у нас нормально. Вот воспользовался спокойной обстановкой, приехал в Москву по разным мелочам.
В таком благодушном настроении находился командующий одним из важнейших приграничных военных округов.
В тот же день я был на приеме у заместителя наркома обороны Г.И. Кулика. Разговор коснулся последних сводок Генерального штаба о продолжающемся усиленном сосредоточении немецких войск, их штабов и тылов у наших западных границ. Данные были правдивыми — в них указывались номера немецких корпусов, пехотных и танковых дивизий. Кулик по этому поводу сказал:
— Это большая политика, не нашего ума дело!
И это говорил заместитель наркома обороны!
Сталин по-прежнему полагал, что война между фашистской Германией и Советским Союзом может возникнуть только в результате провокации со стороны фашистских военных реваншистов, и больше всего боялся этих провокаций. Как известно, Сталин любил все решать сам. Он мало считался с мнением других. Если бы он собрал в эти дни военных деятелей, посоветовался с ними, кто знает, может быть, и не произошло бы трагического просчета.
Сталин, безусловно, совершил тогда тягчайшую ошибку в оценке военно-политической обстановки, и по его вине страна оказалась в смертельной опасности.
Огромных жертв стоила советскому народу эта ошибка»{30}.
22 июня 1941 года фашистская Германия напала на Советский Союз. Началась Великая Отечественная война. Немецкие части перешли государственную границу СССР на всех участках. В результате боев им удалось существенно продвинуться в глубь территории нашей Родины.
Даже когда началась война, руководство страны отказывалось в это верить и запрещало предпринимать какие-нибудь ответные действия. Генерал-полковник И.В. Болдин, проходивший службу в должности первого заместителя командующего войсками Западного особого военного округа, в своих мемуарах вспоминает о первом дне войны: «Тем временем из корпусов и дивизий поступают все новые и новые донесения. Но в них — ничего утешительного. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты.
Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. А фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед.
В моем кабинете один за другим раздаются телефонные звонки. За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны. Докладываю новые данные. Выслушав меня, С.К. Тимошенко говорит:
— Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.
— Как же так? — кричу в трубку. — Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!
Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Но существует приказ не поддаваться на провокации немецких генералов.
— Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров, — говорит нарком.
Докладываю, что фашисты на аэродромах первой линии вывели из строя почти всю нашу авиацию. По всему видно, противник стремится овладеть районом Лида для обеспечения высадки воздушного десанта в тылу основной группировки Западного фронта, а затем концентрическими ударами в сторону Гродно и в северо-восточном направлении на Волковыск перерезать наши основные коммуникации.
Настаиваю на немедленном применении механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной.
Но нарком повторил прежний приказ: никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки вглубь территории противника на шестьдесят километров.
Последние месяцы мне довелось особенно часто бывать в приграничных войсках. Я систематически знакомился с сообщениями нашей разведки, а они свидетельствовали, что Гитлер ведет активную подготовку к войне против Советского Союза. После каждой своей командировки обо всем, что я видел, подробно докладывал Павлову, а он сообщал в Москву. В сложившейся ситуации я никак не мог смириться с мыслью о том, что действия, начатые германской армией против советских войск, являются провокацией, а не войной.