Расстрелять!
Шрифт:
Слышим, зам о чем-то с мехом договаривается. И решили мы зама разыграть. Он у нас вредный; всю автономку за пьяницами охотится: ходит по каютам и нюхает.
Придумал все Ленчик. Он сказал:
– Мужики! Есть предложение устроить заму большое шоу. Пусть понюхает. Сделаем так…
И он изложил нам, что надо делать.
Взяли мы ножницы, в каждой простыне посередине аккуратно дырочку вырезали, легли на спину и накрылись ими, а перед тем как накрыться, младших братишек настроили должным образом и сунули их в дырочку. И получилось, что, при хорошей организации, мы накрыты простынями с головой и на всех простынях только одни братики наблюдаются в боевой стойке.
Стали мы зама заманивать: пели, орали
Мы мгновенно с головой накрылись – и все: одни братики торчат.
Открывается дверь, и входит к нам зам. А со света в нашей темноте он только одни белые простыни видит и ничего, но в середине каждой простыни что-то такое торчит.
Зам смотрел, смотрел – ничего не понимает, наклонился к Ленчику, а у Ленчика, между прочим, есть на что посмотреть. Приблизил зам лицо вплотную, смотрел, смотрел – и тут до него дошло: чуть не стошнило его.
– Фу! – говорит. – Какая гадость! – и вышел.
А мы от смеха чуть простынями не подавились, так они в глотку втянулись, что чуть дыхалку не перекрыли, честное слово!
Сучок
(читай быстро)
Только с моря пришли, не успели пришвартоваться, а зам уже – прыг! – в люк центрального и полез наверх докладывать о выполнений плана политико-воспитательной работы. Крикнул в центральном командиру: «Я доложить!» – и полез. Мы все решили, что о плане политико-воспитательной работы, а о чем ещё можно заму доложить? Он этим планом всех нас задолбал, изнасиловал, всем уши просверлил. Наверное, о нём и полез докладывать, о чем же ещё? Да так быстро полез. Любят наши замы докладывать. Даже если ничего нет, он подбежит и доложит, что ничего нет. Чудная у них жизнь. Как только он полез докладывать, за ним крыса прыгнула. Её, правда, никто не заметил. Крыса тоже торопилась; может, ей тоже нужно было доложить. И попала она заму в штанину и с испугу полезла ему по ноге вверх. Зам у нас брезгливый – ужас! Он моряка брезгует, не то что крысу. Он как ощутил её в себе – его как стошнило! Мы глядим – льется какая-то гадость из люка, в который зам полез доложить о плане, потом шум какой-то – там-тарарам-там-там! – ничего не понятно, а это зам оборвался и загремел вниз. Крыса успела из штанов выскочить, пока он летел, а он – так и впечатался задом в палубу, и копыта отвалились, в смысле башмаки отмаркированные, и лбом ударился – аж зрачки сверкнули. Так и не доложил. Сучок.
На торце
(читай медленно)
Федя пошёл на торец пирса. Зачем подводнику ходить на торец пирса, когда вокруг весна, утки и солнце, вот такое, разлитое по воде? А затем, чтобы, нетерпеливо путая свое верхнее с нижним, разворотить и то и другое, как бутон, достать на виду у штаба и остальной живой природы из этого бутона свой пестик и, соединив себя струей с заливом, испытать одну из самых доступных подводнику радостей.
На флоте часто шутят. Разные бывают шутки: весёлые и грустные, но все флотские шутки отличает одно: они никогда потом без смеха не вспоминаются…
Не успела наступить гармония. Не успел Феденька как следует соединиться с заливом, как кто-то сзади схватил его за плечи и дернул сначала вперёд, а потом сразу назад!
У подводника в такие секунды всегда вылезают оба глазика. С чмоканьем. Один за другим: чмок-чмок!..
Танцуя всем телом и чудом сохраняя равновесие, Федя начал оголтело запихивать струю в штаны, как змею в мешок. Пестик заводило взбесившимся шлангом… и Федя… не сохранив равновесия… с криком упал обреченно вперёд, не переставая соединяться с заливом. Казалось, его стянули за струю. Он так и не увидел того, кто ему все это организовал, – не-ко-гда было: Федя размашисто спасал свою жизнь.
Знаете, о чем я всегда думаю на торце, лицом к морю, когда рядом весна, и утки, и солнце, вот такое, разлитое по воде? Я думаю всегда: как бы не стянули за струю, и мне всегда кажется, что кто-то за спиной уже готов толкнуть меня, сначала вперёд, а потом – сразу назад.
Щель
(вообще не читай)
Стояли мы в заводе. Ветер прижимной, а наше фанерное корыто, скрипя уключинами, должно было, как на грех, перешвартоваться и встать в щель между «Михаилом Сомовым» (он ещё потом так удачно замерз во льдах, что просто загляденье) и этой дурой-Октябриной – крейсером «Октябрьская революция». Там нам должны были кран-балку вмандячить. А командир у нас молодой, только прибыл на борт, только осчастливил собой наш корабль. Он говорит помощнику:
– Григорий Гаврилович, я корабль ещё не чувствую и могу не попасть при таком ветре в эту половую щель. Так что вы уж швартуйтесь, а я пока поучусь.
У нашего помощника было чему поучиться. Было. Корабль он чувствовал. Он его так чувствовал, что разогнал и со скоростью двенадцать узлов, задом, полез в щель.
Командира, стоявшего при этом на правом крыле мостика, посетило удивление; коснулось его, как говорят поэты, одним крылом. Особенно тогда, когда за несколько метров до щели выяснилось, что мы задом летим на нос «Мише Сомову».
Помощник высунулся с белым лицом и сказал:
– Товарищ командир, по-моему, мы не вписываемся в пейзаж. Все, товарищ командир, по-моему… И тут командир почувствовал корабль.
– И-и-я!!! – крикнул он в прыжке, а потом заорал. – ВРШ – четыре с половиной!
И наша фанерная контора, после этих ВРШ, пронеслась мимо «Товарища Сомова» с радостным ржаньем.
Нам снесло все леерные стойки с правого борта, крыло мостика как корова языком слизнула, а потом уже екнуло об стенку. А ВРШ – это винт регулируемого шага, если интересуетесь; без него не впишешься в щель.
Когда мы стукнулись, помощник выскочил на причальную стенку и побежал по ней, закинув рога на спину. Командир бежал за ним, махал схваченной по дороге гантелью и орал:
– Гав-но-о!!! Лучше не приходи! Я тебе эту гантель на голове расплющу! Расшибу-у! Ты у меня почувствуешь! У-блю-док!!!
Не бегите за бегущим
Если человек бежит, не надо его останавливать. Чёрт с ним, пусть бежит. И не надо кричать ему: «Стой! Назад! Стоять, орлик! Па-дай-ди-те сю-да!» Не надо кричать, бросаться наперерез или чем-нибудь вслед. Все это чревато. Сейчас объясню чем.
Кто по первому снегу, абсолютно голым, пробежит через плац? Только курсант военно-морского училища, «будущий офицер». Почему голым? А спор такой. Почему по снегу? А чтоб остались следы, поражающие воображение тех, кто не видел это зрелище лично. Бег начинается в 17.00, когда дежурный по училищу, древний капитан первого ранга, готовится к смене с вахты (безмятежный) и юные леди изо всяких училищных контор, щебеча, направляются к выходу. И тут их настигает «танец ягодиц», обычно скрытый под «кимоно». То, что у бегуна спереди, конечно, тоже танцует во все стороны, но воображение свидетелей почему-то навсегда поражает именно «танец ягодиц». Бесполезно потом вызывать и строить подозрительные роты. Бесполезно проверять у них ноги на тот предмет, у кого они краснее. Найти этого гуся лапчатого, этого гаденыша мелкого невозможно. И начальник училища, до которого докатится народная молва, все равно вычислит и пригласит того дежурного, у которого конец вахты украсился «танцем ягодиц», и скажет ему: «Ну, что ж вы так, Иван Никитич…» – и на боевую, умудренную, босоногую голову Иван Никитича последовательно выльется и нахлобучится несколько ночных горшков.