Рассуждения о Франции
Шрифт:
С полным основанием было отмечено, что французская Революция управляет людьми более, чем (стр. 15 >) люди управляют ею. Это наблюдение очень справедливо, и хотя его можно было бы отнести в большей или меньшей степени ко всем великим революциям, однако оно никогда еще не было более разительным, нежели теперь.
И даже злодеи, которые кажутся вожаками революции, участвуют в ней лишь в качестве простых орудий, и как только они проявляют намерение возобладать над ней, они подло низвергаются.
Установившие Республику люди сделали это, не желая того и не зная, чтб они совершили; их к тому привели события: замысленный заранее проект не удался бы.
Никогда Робеспьер, Колло или Барэр не помышляли об установлении революционного правительства и режима Террора. Их к этому незаметно привели обстоятельства, и никогда более не случится подобное. Эти невероятно посредственные люди подчинили виновную нацию наиужасающему деспотизму из известных в истории, и обретенное ими могущество наверняка поразило их самих больше всех остальных в королевстве. [14]
14
В рукописи зачеркнут следующий отрывок: «Этот деспотизм был справедливым наказанием народа, который желал получить свободу злодейским способом и преступные усилия которого привели к самому ужасному Цареубийству».
Но
15
Намек на государственный переворот 9 термидора II года (27 июля 1794 г.), который сверг Робеспьера и положил конец монтаньярскому Конвенту.
16
Бийо-Варенн и Тальен как члены Парижской коммуны приняли решающее участие я сентябрьских побоищах (septembrisades); вместе с Баррасом и Фуше они были душой заговора против Робеспьера.
«Септембризеры» — так стали называть «патриотов», врывавшихся в парижские тюрьмы и истреблявших там «подозрительных», «изменников». Эта резня, происходившая в сентябре 1792 г., положила начало системе революционного террора. (Прим. пер.)
17
По той же самой причине честь оборачивается бесчестием. Один журналист (Республиканец) очень тонко и справедливо заметил: «Я довольно хорошо понимаю, как можно депантеонизироввть Марата, но я никогда не могу представить, как можно будет демаратизировать Пантеон». Сокрушались о том, что прах Тюренна оказался брошенным в угол Музеума рядом со скелетом животного: какая неосмотрительность! этого оказалось достаточно, чтобы родилась мысль поместить в Пантеон сии бренные останки. (Прим. Ж. де М.)
После термидорианского переворота останки Марата были вынесены из Пантеона. (Прим. пер.)
Часто удивлялись тому, что люди более чем посредственные вернее судили о французской Революции, чем люди, обладающие наилучшим талантом, что эти первые сильно верили в нее, в то время как опытные политики еще вовсе в нее не верили. Именно эта убежденность была одним из орудий Революции, которая могла преуспеть только благодаря распространенности и энергии революционного духа, или, если позволительно так выразиться, благодаря вере в революцию. Таким образом, люди бездарные и невежественные очень хорошо управляли тем, что они называли революционной колесницей. Они отваживались на все, не страшась контр-революции; они неизменно двигались вперед, не оглядываясь назад. И все им удавалось, ибо они являлись лишь орудиями некой силы, понимавшей в происходящем больше них самих. В своей революционной карьере эти люди не делали ошибок по той причине, по которой флейтист Вокансона [18] никогда не исторгает фальшивых нот. (стр. 17 >)
18
См. примечание 151. (Прим. пер.)
Революционный поток последовательно устремлялся в различные стороны. И самые видные люди революции получали какую-то власть и известность, которые могли им принадлежать, лишь в этой струе. Как только они пытались плыть против течения или хотя бы отклониться от него, стать в стороне, позаботиться о себе, как они тотчас же исчезали со сцены.
Посмотрите на этого Мирабо, который столь отличился в революции: в сущности, он был королем торжища. Преступлениями, им совершенными, книгами, благодаря ему появившимися, этот человек споспешествовал народному движению: он вставал вслед за уже пришедшей в движение массой и подталкивал ее в определившемся направлении; никогда его влияние не превосходило этот предел. Вместе с другим героем революции, [19] Мирабо разделял власть возмущать толпу, не обладая силой управлять ею: вот в чем подлинная печать посредственности в политических смутах. Мятежники менее блестящие, чем он, а на деле более ловкие и могущественные, обращали его влияние к своей выгоде. [20] Он гремел на трибуне, а они его одурачивали. Он сказал, умирая, что если бы выжил, то собрал бы разбросанные части Монархии. А когда его влияние было наибольшим и когда он пожелал лишь стать во главе правительства, то был отброшен своими подчиненными как ребенок.
19
Речь идет о Мари-Жозефе Лафайете.
20
В частности, женевский банкир Этьен Клавьер.
Наконец, чем больше наблюдаешь за кажущимися самыми деятельными персонажами Революции, тем более находишь в них что-то пассивное и механическое. Никогда не лишне повторить, что отнюдь не люди ведут революцию, а что сама революция (стр. 18 >) использует людей в своих собственных целях. Очень верно, когда говорят, что она свершается сама собой. Эти слова означают, что никогда доселе Божество не являло себя столь зримо в человеческих событиях. И если оно прибегает к самым презренным орудиям, то потому, что карает ради возрождения.
Глава вторая [21] .
ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ О ПУТЯХ ПРОВИДЕНИЯ ВО ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.
(стр.19 >)На каждую нацию, как и на каждого индивида, возложена миссия, подлежащая исполнению. Франция осуществляет над Европой подлинную власть, оспоривать которую было бы бесполезно и которой она злоупотребила самым предосудительным образом. Именно Франция была во главе религиозной системы, и не без основания Король Французов назывался христианнейшим. По этому поводу Боссюэ не произнес ни одного слова сверх меры. Однако, поскольку Франция использовала свое влияние, чтобы воспротивиться своему предназначению и развратить Европу, не следует удивляться тому, что ее возвращают к этому предназначению ужасными способами.
21
Глава II
С давних времен не видели кары столь ужасающей, которая настигла столь большое число виновных. Среди несчастных, конечно, есть и безвинные, но их гораздо меньше, чем обычно это представляют.
Все те, кто тщился избавить народ от его религиозных верований; все те, кто противопоставлял метафизические софизмы законам собственности; все те, кто говорил: карайте, лишь бы мы от этого выигрывали, все те, кто предлагал и одобрял жестокие меры, направленные против короля, споспешествовал им и т. д.; именно все те, кто призывал Революцию, все, кто этого хотел, совершенно заслуженно стали жертвами, при всей ограниченности на это наших взглядов.
(стр.20 >)Печально [22] представить себе, как головы знаменитых ученых падали под топором Робеспьера. По-человечески их можно было бы лишь пожалеть, но божественное правосудие не питает ни малейшего уважения к геометрам или физикам. Слишком многие из французских ученых [23] оказались главными творцами Революции. Слишком многие из французских ученых ее любили и ей благоволили, пока она, подобно Тарвиниевой палице, обрушивалась только на возвышавшиеся над остальными головы. Они рассуждали как и многие другие: Невозможно, чтобы великой революции не сопутствовали несчастья. [24] Но когда философ утешает себя, думая о следствиях этих несчастий, когда он говорит в своем сердце: Пусть свершатся сто тысяч убийств, лишь бы мы были свободными; и если Провидение отвечает ему: Я принимаю твое согласие, но ты войдешь в это число, то где несправедливость? Судили бы мы иначе в наших трибуналах?. [25]
22
Перед этой фразой в рукописи вычеркнут следующий отрывок:
«Печалятся, представляя на эшафоте Байи и Лавуазье, по-человечески я им сочувствую от всего сердца. Но божественное правосудие не питает ни малейшего уважения к астрономам или физикам; пронизывающий взгляд его отнюдь не останавливается на поверхности, он достигает сердец и освещает их как светильник своим сиянием, говоря словами Писания».
23
Д'Аламбер и энциклопедисты. В следующей фразе Местр явно имеет в виду Кондорсе, который, в его глазах, являлся «самым гнусным из французских революционеров и самым яростным врагом христианской веры».
24
Отрывки, зачеркнутые в рукописи:
«В своем сердце они, как и столь многие другие, допустили несчастья, которые должны были принести им пользу на сей час или на все времена! Ну, хорошо. Провидение приняло это согласие, совершенно справедливо сделав их жертвами этих преступлений».
25
«У меня не хватает мужества входить глубоко в детали».
Входить в подробности было бы омерзительно. [26] Но как немного Французов среди тех, кого называют (стр.21 >)безвинными жертвами Революции, коим их совесть не могла бы сказать:
Итак, взирая на печальные плоды ваших заблуждений,Признайтесь в ударах, которые вы направляли. [27]Наши представления о добре и зле, безгрешном и грешном часто замутняются нашими предубеждениями. Мы объявляем грешниками и бесчестными людей, которые разят друг друга оружием длиной в три пальца, но если длина оружия — два локтя, то схватка становится делом чести. Мы клеймим того, кто украдет сантим из кармана друга, но если он похитит лишь его жену, то это безделица. Все блестящие преступления, предполагающие развитость высоких и приятных достоинств, и особенно все те, которые увенчаны (стр.22 >)успехом, — мы их прощаем, если только не превращаем в добродетели. Тогда как блестящие достоинства, принадлежащие грешнику, обесславливают его в глазах истинного правосудия, для которого величайшее преступление есть злоупотребление своими дарованиями. [28]
26
«[Мальзерб] безмерно был привязан к этой философической секте, которая является смертельным врагом Церкви и Государства и которая произвела все зримые нами несчастья. Он был связан с главарями этой противофранцузской и противообщественной коалиции, он их даже обласкивал, и вспоминают, что принимая д'Аламбера во Французскую академию, он ему говорил: „Вы шествуйте с лавровым венком на голове“, как если бы литературные звания французского геометра имели бы что-то соразмерное со славой Ньютона!
В то время [как Король] поручил ему надзирать за своей библиотекой, он весьма способствовал ввозу книг, выпускаемых этой презренной сектой. Благодаря ему отрава свободно распространялась. Конечно, сердце его было добрейшим: его высокие достоинства не имеют большего почитателя, чем я, и хотя он оказался намного ниже своего имени при защите Людовика XVI, этот жизненный час, ставший причиной его смерти, не менее вручает его вечности».
Кретьен-Гийом Мальзерб (1721–1794) занимал важные государственные посты при королевской власти, не раз находился в опале, в том числе накануне революции. Он защищал Людовика XVI перед Конвентом, был обвинен в заговоре против республики, окончил жизнь на эшафоте. (Прим. пер.)
27
Расин. «Ифигения», V, 2, 1611–1612. Точный текст цитаты:
«Итак, взирая на печальные плоды ваших почитаний,Признайтесь в ударах, которые вы навлекли».Местр цитирует заключительные слова реплики Ахилла, обращенной к Ифигении:
«А если суждено средь общего смятеньяИ вашему отцу пасть жертвой отомщенья,То знайте: жизнь свою приносите вы в дар,Чтоб на него навлечь губительный удар».(Пер. И.Я.Шафаренко и В.Е.Шора) (Прим. пер.)
28
Зачеркнутый отрывок:
«Этот Вольтер, внесенный слепыми поклонниками в Пантеон, согласно Божественному правосудию представляется большим преступником, нежели Марат, ибо, может быть, он сотворил Марата и, несомненно, принес больше зла, чем тот».