Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Декарт Рене

Что касается до пользы, которую другие люди могли бы получить от сообщения им моих мнений, то ее нельзя ставить высоко, так как эти мнения далеко не законченные и требуют значительных пополнений, прежде чем дать им практическое приложение. И позволю себе сказать без увлечения, что лучше меня самого никто не может определить их приложения, не потому чтобы не было на свете умов много выше моего, но потому, что невозможно так ясно постигнуть и усвоить себе понятие, полученное от другого, как свое собственное. Справедливость этого замечания для меня доказана тем, что часто, передавая некоторые из своих мнений очень умным людям, я оставался в полном убеждении полного понимания этих мнений со стороны моих слушателей, но когда приходилось после проверять понимание, то я находил свои мнения настолько измененными, что не мог уже признавать их за свои. По поводу этого обстоятельства я позволяю себе даже просить наших внуков из всех мнений, которые мне будут в последствие времени приписываться, признавать за принадлежащие мне только те мнения, которые я сам сделаю известными публике. Не удивляюсь тому, что древним философам, не оставившим нам своих сочинений, приписывают столько глупостей, и не верю всем рассказам о странностях этих умнейших людей своего времени – потому что считаю все сведения о них искаженными. Притом едва ли был пример того, чтобы последователи превзошли своего учителя, и потому полагаю, что самые страстные почитатели Аристотеля сочли бы себя счастливыми иметь

такое же знание естественных законов, какое имел этот философ, и это даже при условии, что никогда не будут знать ничего более. Последователи подобны плющу, который не только не стремится подняться выше поддерживающего его дерева, но часто даже опять спускается вниз, после того как достигнул вершины, т. е. господа последователи теряют в познаниях оттого, что продолжают изучать то, что бестолково изложено их учителем, и отыскивают в его творениях то, о чем их великий учитель никогда и не помышлял. Во всяком случае, способ философствования этих господ очень удобен для ограниченных умов, потому что темнота различий и принципов, полагаемых ими в основание суждений, дает возможность говорить смело обо всем, как бы им совершенно известном, и упорно спорить, не склоняясь ни на какие убеждения умнейших и способнейших людей. Последователи подобны в этом случае слепому, который для того, чтобы подраться при выгоднейших условиях с человеком зрячим, пригласил бы последнего в совершенно темный погреб, и я скажу, что господа такого сорта одобрят мою решимость не печатать своих произведений, так как, ввиду малоумия означенных господ, печатая мои сочинения, я походил бы на человека, открывающего окна в том темном подвале, где они сражаются со зрячими. Но не только такие господа, и люди поумнее их не имеют надобности знакомиться с моими сочинениями, потому что если кто желает научиться говорить обо всем и приобрести название ученого, тому удобнее ограничиться изучением правдоподобного, легко отыскиваемого по всем вопросам, чем трудиться над немногими нелегко достигаемыми истинами, чтобы вместе с тем, когда дело доходит до неразобранных еще вопросов, сознаваться в своем невежестве. Если же, напротив того, умные люди предпочтут познание немногих истин всестороннему мнимому знанию (что, впрочем, и справедливо) и захотят добиваться тех же целей, каких и я, то для таких людей довольно и высказанного мною в настоящем рассуждении. Умные люди, способные пройти в науках далее меня, легко найдут все то, что мною найдено (или предполагается найденным), так как при последовательности моих изысканий надобно считать все еще неоткрытое мною более трудным и скрытым, чем то, что уже мною открыто. Этим людям менее было бы удовольствия узнать начала от меня, чем самим их открыть, и кроме того, они, переходя от понятий легких к более трудным, приобретут навык делать открытия более полезные, чем все мои наставления. Так я думаю про себя, что если бы все те истины, над доказательством которых столько потрудился, были переданы мне в юношестве и приобретены мною без особенного труда, то я, вероятно, ничего бы более не узнал или, по крайней мере, не приобрел бы того навыка в отыскании новых истин, который, как мне кажется, я теперь имею. Одним словом – если есть на свете произведение такого рода, которое удобнее всего приводится к окончанию тем же лицом, которым и начато, так это то, над которым я тружусь.

Что касается до опытов, необходимых для развития познаний, то надобно согласиться с тем, что для этого недостаточно сил одного человека. Но при производстве опытов ученый должен или действовать сам, или поручить опыты ремесленникам, т. е. вообще людям, которым можно заплатить за труд, так как ожидание награды скорее всего заставит исполнителей точно следовать указаниям ученого. Напротив того, любители, которые из любопытства или желания научиться могут предложить свои услуги, вовсе не надежны, так как они обыкновенно более обещают, чем исполняют, или составляют неудобоисполнимые проекты, кроме того, что этим господам надобно во всяком случае платить за хлопоты истолкованием каких-либо трудностей, или похвалами, или бесполезными разговорами, составляющими для ученого невознаградимую потерю времени. Притом если любители и захотят сообщить ученому результаты своих опытов (чего не сделают все те, которые считают научные данные за секреты), то ученый найдет в большей части любительских трудов столько лишнего и бесполезного, что не скоро извлечет из них какое-нибудь полезное сведение, не считая того, что самое изложение результатов обыкновенно оказывается настолько темным или даже ложным (вследствие стремления производящих опыты подвести результаты их под свою собственную систему), что выбор полезного из хаоса данных не будет стоить потраченного на то времени. Таким образом, если бы нашелся человек на свете, относительно которого все были бы уверены, что он способен сделать самые важные и полезные открытия для общества, то, желая доставить такому человеку возможное содействие, общество не нашло бы для того иного средства, как приняв на себя издержки, необходимые на производство опытов, и обеспечив спокойствие ученого от докучливых людей. Переходя к самому себе, скажу, что я никогда не думал о себе так высоко, чтобы обещать обществу что-либо особенное, и никогда не был настолько тщеславен, чтобы ожидать особенного внимания публики к своим предприятиям, а потому, как человек не низкой души, никогда не приму от общества подобных милостей, так как в заслуженности их можно сомневаться.

Все вышеизложенные основания вместе были причиной того, что я назад тому три года не только решительно отказался от печатания своего совсем уже оконченного трактата, но не хотел даже, чтобы известно было, пока я жив, что-нибудь или из моих общих суждений, или из моих особенных воззрений на начала физики. Но потом нашлись две причины, заставившие меня набросать в настоящем сочинении очерк моих трудов и предположений. Первой причиной было то, что из моего молчания все те люди, которым известно было мое прежнее намерение печатать свои сочинения, могли бы ошибочно вывести заключения, невыгодные для меня. Хотя я не одержим чрезмерным славолюбием, или даже не терплю славы, как скоро она нарушает мой покой, ценимый мною выше всего, тем не менее я никогда не старался скрывать своих действий, как будто преступлений, не принимал особенных мер, чтобы оставаться в неизвестности, потому что и это последнее обстоятельство, как не совсем справедливое по отношению ко мне, тоже могло нарушать мое душевное спокойствие. Принимая затем во внимание, что при всем равнодушии моем к славе я успел так приобрести некоторую известность, что счел себя вправе позаботиться о том, чтобы эта известность была не дурного свойства.

Другая причина, заставившая меня написать настоящее сочинение, была та: все более и более убеждаясь в необходимости помощи со стороны других для производства тех опытов, без которых дальнейшие успехи в науках невозможны, я не захотел, при всей неуверенности моей относительно сочувствия общества к моим трудам, остаться перед самим собою виноватым и даже дать право другим упрекать себя в том, что мог бы далее подвинуть науку, если бы не пренебрег сообщить другим о том, в какой именно нуждаюсь помощи.

Я подумал притом, что совершенно возможно избрать для моего очерка такие вопросы, которые, не подавая повода к большим спорам и не обязывая меня высказывать свои мнения более, чем я того желаю, покажут, однако ж, насколько могу или не могу подвинуть науку. Не знаю, успел ли я в этом, и не желаю настоящим рассуждением

предупреждать чужих мнений, но очень буду доволен, если мои сочинения подвергнут разбору. Для большего же удобства в этом последнем отношении прошу всех тех, которые захотят меня почтить своими возражениями, посылать их на имя моего книгопродавца, я же, со своей стороны, не замедлю прилагать к возражениям мои ответы. Этим способом, при удобстве сличить возражения с объяснениями, читателям легко будет находить истину, тем более что длинных ответов я давать не намерен, но ограничусь или прямым сознанием в ошибке, или защитой моего мнения, не касаясь никаких посторонних вопросов, чтобы не ввязаться в бесконечные споры.

Если некоторым не нравится название предположений, данное мною известным началам в моей «Диоптрике» и «Метеорах», и то, что я как будто не желал доказывать означенные начала, то прошу дочитывать до конца означенную книгу, чтобы судить о ней вернее. В этом сочинении, как мне кажется, все данные поставлены в такой между собою связи, что последние выводы доказываются начальными данными – как причинами, а начальные данные, наоборот, доказываются последними выводами – как их последствиями. Не должно думать, чтобы при такой системе доказательств я сделал ошибку, называемую в логике кругом в доказательствах. Такой ошибки нет, потому что б'oльшая часть последних выводов, т. е. явлений материальных, опытом вполне доказывается, и причины, из которых я вывожу эти явления, служат не для доказательства последних, а только для объяснения их. Причины мои ничего не доказывают, а сами доказываются явлениями, и если я их назвал предположениями, то только с целью указать на возможность вывести эти причины из вышеизложенных первоначальных истин. Почему же я не выразил ясно последнюю мою мысль, то это произошло вследствие опасений с моей стороны, чтобы люди, которые уверены в своей способности понимать в один день то, о чем другой думал двадцать лет, лишь бы им сказано было два или три слова, и которые тем более ошибаются и тем менее способны постигать истину, чем бывают поспешнее в своих суждениях, чтобы такие люди не нашли повода сочинить какую-нибудь безумную философскую систему и приписать ее мне. Я не прошу этим замечанием снисхождения к действительным своим мнениям, как к мнениям новым, потому что надеюсь, если обратят должное внимание на основания моих суждений, то их найдут самыми простыми, незатейливыми и наиболее согласными со здравым смыслом из всех встречающихся суждений по тем же вопросам; равным образом я не считаю себя первым изобретателем каких-либо мнений, но хвалюсь тем, что никогда не принимал чего-либо единственно потому, что мнение кем-нибудь высказано, или потому, что оно кем-нибудь не высказано, а принимал суждения исключительно потому, что убеждался разумом в их истине.

Я не думаю, чтобы мою «Диоптрику» можно было признать дурной за то только, что ремесленники не могут тотчас привести в исполнение изобретения, которое в ней изложено. Нужно иметь навык и знание, чтобы сделать и уладить машину совершенно согласно с моим описанием, так что если бы ремесленники имели с первого разу удачу, то я не менее бы удивился этому, как и тому, что кто-нибудь в один день выучился играть на лютне вследствие того только, что ему дали хорошие ноты. Наконец, меня осуждают за употребление в своих сочинениях народного языка французского, а не языка моих учителей – латинского. Но я делаю так потому, что надеюсь лучшего суда относительно моих идей от тех людей, которые руководствуются исключительно своим здравым смыслом, чем от тех, которые верят одним книгам древних; люди же, соединяющие в себе здравый смысл с познаниями, единственные судьи, которых бы я желал иметь, наверное не настолько пристрастны в латыни, чтобы отвергнуть мои доказательства за одно изложение их на народном языке.

Впрочем, не желая в этом сочинении похваляться чем-нибудь не вполне верным относительно моих надежд на открытия в науках, я позволю себе только объяснить обществу, что решился посвятить весь остаток моей жизни на такие исследования природы, которые доставили бы для медицины более верные основания, чем те, какими она пользуется. Кроме того, объясню, что мои природные наклонности настолько отвращают меня от всяких других ученых трудов, в особенности от тех, которые не могут принести пользы одним людям, не повредив другим, что если бы случай наставил меня работать в этом последнем роде, то, полагаю, я оказался бы к делу не способен. Обо всем этом торжественно заявляю, сознавая вполне, что это не придаст мне значения в свете, чего, впрочем, и не желаю. Я всегда буду считать себя более обязанным тем, которые обеспечат свободу моих занятий, чем тем, которые доставили бы мне самые почетные должности на земном шаре.

Начала философии

Письмо автора к французскому переводчику [25] «Начал философии», уместное здесь как предисловие

Перевод моих «Начал», над обработкой которого ты потрудился, столь гладок и совершен, что я не без основания надеюсь, что «Начала» большинством будут прочтены и усвоены по-французски, а не по-латыни. Я опасаюсь единственно того, как бы заголовок не отпугнул многих из тех, кто не вскормлен наукой, или тех, у кого философия не в почете, поскольку, при их учености, она не удовлетворила их души. По этой причине я убежден, что будет полезно присоединить сюда предисловие, которое указало бы им, каково содержание этой книги, что за цель ставил я себе, когда писал ее, и какую пользу можно изо всего этого извлечь. Но хотя такое предисловие должно было бы быть предпослано мною, так как я должен находиться в большей известности относительно данного предмета, чем кто-либо другой, я тем не менее не в состоянии решиться на это и предлагаю в сжатом виде единственно основные пункты, которые, полагал бы, следовало трактовать в предисловии, при этом поручаю на твое разумное усмотрение, что из последующего ты найдешь пригодным для опубликования.

25

К аббату Пико. – Прим. перев.

Прежде всего я хотел бы пояснить читателям, что такое философия, начав с наиболее обычного, с того, например, что слово «философия» обозначает занятие мудростью и что под мудростью понимается не только благоразумие в делах, но также и совершенное знание всего того, что может познавать человек; это же знание направляет самую жизнь и оказывает услуги сохранению здоровья, а также открытиям во всех науках. И чтобы философия выполнила все подобное, она необходимо должна быть выведена из первых причин так, чтобы тот, кто старается овладеть ею (что и значит, собственно, философствовать), начинал с исследования этих первых причин, именуемых «началами». Для этих «начал» существует два требования. Во-первых, они должны быть насколько возможно более ясны и очевидны, чтобы при внимательном рассмотрении человеческий ум не мог усомниться в их истинности; во-вторых, познание остального должно зависеть от них так, что хотя «начала» и могли бы быть познаны помимо познания остального, однако это последнее, наоборот, не могло бы быть познано без знания «начал». При этом должно вникнуть в то, что здесь познание вещей из начал, от которых они зависят, выводится так, что во всем ряду выводов не обнаруживается ничего, что не было бы неяснейшим. Вполне мудр, в действительности, один Бог, ибо Ему свойственно совершенное знание всего; но и люди могут быть названы более или менее мудрыми, сообразно тому, как много или как мало они знают истин о важнейших предметах. С этим, я полагаю, согласятся все знающие люди.