Рассвет над морем
Шрифт:
Все члены областкома, как по команде, повернули головы к девушке в углу: так вот зачем эта девушка из центра — специалистка, выходит, в делах пропаганды!
Ласточкин перехватил эти взгляды и не мог сдержать улыбки.
— Товарищи! — укоризненно произнес он. — Ну как вам не совестно? Вогнали девушку в краску! — Но он сразу же сдержал улыбку и сухо сказал: — Галя действительно мала ростом и выглядит совсем девочкой, но это не так уж плохо для конспирации! Только Гале не шестнадцать лет, как вам, верно, кажется, а… Галя, тебе
— Двадцать три, — тихо отозвалась Галя и сердито передернула бровями.
— Итак, двадцать четвертый! И четыре года Галя член партии. Из них два просидела в тюрьме. А вообще Галя — один из лучших организаторов подпольных типографий. Кроме того, Галя окончила гимназию, и в аттестате у нее пятерки по французскому и по немецкому. Помимо гимназических наук, Галя изучала и английский язык. На иностранных языках Гале хоть стихи писать: специалистка! Есть ли у кого-нибудь возражения против Гали, товарищи?
Члены областкома единодушно подняли руки за Галю. Первым вытянул руку Шурка Понедилок. Девушка, оказывается, что надо!
Все глядели на нее теперь с любопытством и симпатией: так вот какого большевика прислал одесситам Центральный Комитет!
— Кстати, — сказал машинист Куропатенко, — поскольку речь зашла о пропаганде, то, пока выяснится, на каком языке проводить агитацию среди интервентов, следовало бы расширять и расширять работу среди населения.
Он полез в карман, вынул сложенный в восемь раз лист газеты и пояснил:
— Свежий номер «Правды»… Машинисты наши из Бахмача привезли…
И сразу же начал читать вслух. Все слушали молча, сосредоточенно.
— Вот и начало нашей работы! — сказал Ласточкин. — Оживим нашу печать, наладим выпуск листовок… Галя, когда б это можно было осуществить?
— Сколько тысяч? — спросила Галя.
— Пять, ну, десять тысяч…
— Нужно больше, чтобы и для области, — сказал лоцман Бабка.
— Типография есть, — отозвался печатник Яковлев, — только не разобраны шрифты.
— Не разобраны? — подняла брови Галя. — Тогда — послезавтра.
— На разборку можно бросить комсомольцев, — предложил судостроитель Каминский.
— Им же поручить и распространение. Этим пускай Коля Столяров займется, у него есть группа связных, — поддержал и Голубничий.
На этом и порешили. Слово еще раз взял Ласточкин.
— И четвертое у меня очень важное дело, товарищи: разведка и добывание оружия. Это дело надо будет поставить в самых широких масштабах. Начинать я предлагаю с того, что уже делает Григорий Иванович. За Григорием Ивановичем и закрепить это дело, хотя он еще пока и не член нашей партии; путевку в одесское подполье после его партизанской деятельности против немцев ему дала Москва.
Предложение Ласточкина вызвало новое оживление. Григорий Иванович! Фамилия названа не была, но кто ж из одесских большевиков не понимал, что речь идет о Котовском? Однако не всем было известно, что
Только… слишком уж это заметная фигура для подпольной, конспиративной работы — вот что смущало областкомовцев. В Одессе знают Котовского в лицо тысячи людей. Рискованно! Ведь повсюду шныряют шпики и провокаторы…
В ответ на эти соображения Ласточкин сказал:
— Опасения вполне обоснованные, и, возможно, в дальнейшем придется использовать Григория Ивановича иначе. Но начинать нужно немедленно, и давайте все-таки для начала привлечем его. Надо только следить, чтобы Григория Ивановича таким, каким его знает Одесса, никто в Одессе и не увидел…
Он хотел еще что-то прибавить, но в эту минуту шум на улице стал особенно громким, и все обернулись к окнам.
Веселая толпа, которая следом за четырьмя Столяровыми все время двигалась уличкой взад-вперед, вдруг остановилась как раз против дома. Столяровы выводили мелодию высокую и залихватскую, но в то же время нежную и волнующую — в ритме танца. Катюшин баян заливался вовсю. Братья Столяровы, крепко сплетенные в одну четверку, стояли шеренгой и, ритмически покачиваясь, тянули напев. Смотрели они прямо в окна дома.
Четверка Столяровых выглядела живописно.
Все они, как один, были великаны — в отца, и головы их возвышались над толпой. Были они статны и широкоплечи, с могучей грудью; полосатые матросские тельняшки выглядывали из-под расстегнутых пехотных гимнастерок. Шапки они давно потеряли, и буйными светлыми чубами вольно играл ветер. Александр, Николай и Федор стояли как три богатыря, и только младший Коля — помельче старших братьев, поуже в плечах и щуплее — отличался от них и фигурой и одеждой. Он тоже был без шапки, но аккуратно причесанный, в тесной черной тужурке ученика городского училища, и все пуговки на ней были застегнуты — сверху донизу. Это он выводил альтовые верхи, Николай и Федор исполняли баритональную партию, Александр гудел басом — густым и могучим.
Вдруг Александр прервал свою втору, сорвал у кого-то из толпы с головы фуражку и ударил ею оземь. В то же мгновение Катюшин баян зачастил, рассыпался трелью, Александр притопнул ногой — и четверка братьев, сплетясь в кольцо, закружилась, изгибаясь в ритме жаркого молдаванского танца.
Они пели дойну и плясали.
Толпа широким кругом обступила танцоров.
В ту же минуту Никодим Онуфриевич снова открыл дверь. В комнату с дымящимся блюдом в руках быстро вошла мама Феня: горячие кабачки были готовы. Никодим Онуфриевич плюхнулся в свое кресло во главе стола и налил себе стакан по самый край.