Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]
Шрифт:
Атрет открыл дверь комнаты Рицпы и всмотрелся в полумрак. Комнату освещал лунный свет, проникавший через небольшое окно. Кроватка ребенка была пустой. Рицпа спала на расстеленной на полу постели, повернувшись на бок, а его сын лежал рядом с ней, согретый ее теплом и под ее защитой.
Тихо войдя в комнату, Атрет склонился над ними и долго на них смотрел. Потом он оглядел комнату. У восточной стены стоял сундук, на котором лежало небогатое имущество Рицпы. Здесь же стоял небольшой глиняный светильник, который не горел. За исключением этих вещей и детской кроватки, в комнате больше ничего не было.
Это
Он снова перевел взгляд на Рицпу, оглядел ее босые ноги, изящные линии ее фигуры. Ее волосы были теперь не покрыты и свободно спадали ей на плечи. Протянув руку, Атрет дотронулся пальцами до пряди. Волосы были густыми и мягкими. Рицпа слегка пошевелилась, и Атрет торопливо отдернул руку.
Открыв глаза, Рицпа увидела перед собой темную фигуру. Чувствуя, как у нее сразу перехватило дыхание и бешено забилось сердце, она быстро взяла Халева на руки, вскочила и отползла к стене.
— Не кричи, — сказал ей Атрет.
— Что случилось? Зачем ты пришел сюда посреди ночи? — спросила она дрожащим голосом.
Атрет понял, что сильно напугал ее.
— Ничего не случилось, — неприветливо произнес он и провел рукой по волосам. Издав хриплый смех, он поднял голову. Тяжелые воспоминания казались ему и смешными, и страшными одновременно.
Рицпа видела его лицо в лунном свете.
— С тобой все–таки что–то случилось.
Он снова посмотрел на нее.
— Почему его зовут Халев?
Вопрос оказался для нее неожиданным.
— Мне рассказывал о Халеве мой муж.
— Твой муж торговал людьми?
Рицпа услышала в голосе Атрета мрачные нотки.
— Нет, — сказала она, удивившись тому, откуда у него такие мысли.
— Халев сражался в Риме, — сказал Атрет. — Откуда твой муж мог знать о нем, если он не торговал гладиаторами?
Тут Рицпе, наконец, стало все ясно.
— Атрет, в мире много людей, носящих такое имя. Тот Халев, в честь которого я назвала твоего сына, жил много лет назад. Он вместе с Моисеем пришел из Египта. Когда народ подошел к обетованной земле, Моисей послал двенадцать человек в Ханаан для разведки. И когда они вернулись, Халев сказал Моисею и всем остальным, что та земля, которую Бог им дал, хороша и богата, и они должны взять ее себе, а другие разведчики испугались. Они решили, что хананеи слишком сильны и что иудеи не смогут завоевать эту страну. Моисей согласился с ними, а не с Халевом. И все люди этого поколения скитались по пустыне. И когда прошло сорок лет, в обетованную землю из этого поколения смогли войти только Халев, сын Иефонниин, и Иисус, сын Навин. Только они до конца следовали Господу. Даже Моисей, который дал всему народу закон, так и не ступил на обетованную землю. — Вытянув ноги, Рицпа положила малыша на колени. — Тот Халев был человеком сильной веры и по–настоящему смелым.
— Это иудейское имя, а мой сын германец.
Рицпа подняла голову.
— Наполовину германец.
Атрет так резко выпрямился, что Рицпа снова испугалась. Какое–то время он смотрел на нее, потом отошел в сторону, прислонившись спиной к стене, справа от окна. Его лицо теперь было скрыто от лунного света.
— У него должно быть германское имя, — сказал
— И какое имя ты бы хотел ему дать, мой господин?
Над этим Атрет еще не думал.
— Гермун, — решительно сказал он. — Как моего отца. Он был настоящим воином, хаттом, и умер геройски, в битве с римлянами.
— Халев Гермун, — сказала Рицпа, прислушиваясь к тому, как это имя звучит.
— Гермун.
Она захотела возразить, но тут же замолчала и опустила голову. Сварливая женщина хуже протекающей крыши. А ребенок, что ни говори, принадлежал ему. Рицпа снова подняла голову.
— Гермун… Халев? — задумчиво произносила она имена, предлагая компромиссный вариант. — Смелый воин, обладающий сильной верой.
Атрет ничего не сказал в ответ, оставаясь в тени.
Под его пристальным взглядом Рицпа чувствовала себя крайне неуютно. О чем он думает?
— А кто был тот Халев, о котором ты говорил?
— Гладиатором из Иудеи. Одним из пленников Тита, — в голосе Атрета слышалась горечь.
— Он жив?
— Нет. Мы сражались на арене. Я победил.
Его голос был ровным и безрадостным, и Рицпа вдруг почувствовала, что ей жаль его.
— Ты хорошо его знал?
— Гладиаторы лишены радости знать друг друга.
— Но если бы у тебя были друзья, ты наверняка хотел бы, чтобы он был среди них.
— Зачем ты мне это все говоришь? — холодно спросил он.
— Тебе горько, и ты до сих пор его помнишь!
Вдруг Атрет резко засмеялся.
— Я помню их всех! — он уперся затылком в стену и закрыл глаза. Он не мог их забыть. Каждую ночь перед его глазами вставали их лица. Он видел их глаза, их кровь, стекающую на песок арены. Никакое количество выпитого вина не могло стереть это из его памяти.
— Мне жаль, — тихо сказала Рицпа.
Не поверив своим ушам, Атрет посмотрел на нее. Его разозлили слезы в ее глазах, потому что, сколько он себя помнил, женские слезы всегда были направлены против него. Оттолкнувшись от стены, он снова склонился над Рицпой и пристально уставился ей в глаза.
— Почему ты меня жалеешь? — прохрипел он.
Рицпа не испугалась.
— У тебя была такая тяжелая жизнь.
— Зато я выжил.
— Какой ценой…
Он холодно усмехнулся и снова выпрямился.
— Было бы лучше, если бы я погиб, так? И тогда этот ребенок был бы твоим.
— Если бы ты погиб, Халев вообще бы не родился. А он — Божий дар, который стоит любых страданий.
Атрет выглянул в окно и посмотрел на пустой двор и окружающие его толстые стены. Ему показалось, что он снова в лудусе. Ему захотелось закричать и сокрушить все эти стены.
Рицпа чувствовало его гнев настолько остро, что ей казалось, будто рядом с ней стоит какое–то темное, мрачное существо. Она ощущала губительную силу этого гнева и ту ужасную опасность, которую он нес в себе. Что она могла сказать, чтобы смягчить сердце германца? Она не могла отыскать нужных слов. Она даже не могла представить себе его прошлую жизнь, да и не была уверена, нужно ли ей об этом знать. Ее собственная жизнь тоже была несладкой. И у нее не было ни сил, ни веры, для того чтобы разделить с этим отчаявшимся человеком его тяготы.